Помпилианку еще трясло, но она взяла себя в руки. Появление Монтелье – случайность? Или нет? Слишком уж вовремя… Эрлия ненавидела подобные совпадения. Еще больше она ненавидела Ричарда Монтелье – за срыв клеймения, за гнусный пасквиль «Гнев на привязи», в котором режиссер насмеялся над трагическим разгромом армад Великой Помпилии под Хордадом. Но вычислить, имел здесь место умысел, и если да, то чей, смог бы разве что гематр. В любом случае, в радиусе сотни метров от чертова телепата клеймить Диего Пераля нельзя. Где и когда теперь окажется Монтелье? – поди предугадай. Значит, варвара надо выманить из комплекса «Тафари» или вывезти силой.

А потом заклеймить.

IV

…и вдруг зверь успокоился.

С горькой укоризной Голиаф поглядел на Давида, моргнул: «Эх ты, хозяин!..» – и вернулся в бесконечную лень, умостив огромную голову на передних лапах. По оледеневшему кафе пронесся дружный вздох облегчения, люди начали оттаивать. На лицах читался вопрос, один на всех: «Что это было?!» Вопрос остался без ответа; его даже не произнесли вслух.

– Голиаф не просто модификант, – тихо, чтобы слышал только Эзра Дахан, произнес Давид. Молодой человек прикипел взглядом к тарелке с харирой, словно умирал от голода. По его виску на скулу, сверкнув в лучах солнца, стекла крупная капля пота. Чудилось, миг назад Давиду отменили смертный приговор. – Все думают, что он – болонка размером с гору, причуда мальчика-мажора. Все и должны так думать. Голиаф – мой телохранитель. Дело не в мышцах, клыках и когтях. У него… Это называется: ментальные способности особого рода.

Давид шумно сглотнул: так дети пьют горькое лекарство. Чувствовалось, что ему тяжело говорить: не о специфике гиганта Голиафа, а о чем-то своем, личном, выстраданном. Лучи солнца сотнями золотых спиц пронзали ротанговую плетенку – символическое ограждение летнего кафе. Россыпь веселых зайчиков пятнала охристую шкуру Голиафа, превратив ее в объемную звездную карту сектора галактики. Когда рисунок созвездий на шкуре изменился, мар Дахан бросил взгляд поверх Давидова плеча сквозь ячейки ограды. Старый тренер не ошибся. По дорожке к кафе быстро приближалась высокая фигура. Солнце подсвечивало человека со спины, слепя глаза Эзре, фигура казалась высеченной из цельного куска антрацита. Черный ангел, сказал бы кто-нибудь, больше склонный к символике, чем гематры.

Да, отметил тренер. Диего Пераль носит траур.

– Вы имеете право знать, мар Дахан. Я не в курсе, открылась ли вам Джес… В любом случае, вам я доверяю полностью. Вы удивлены? Это не расчет, мы едва знакомы. Если хотите, считайте это интуицией или мальчишеской глупостью. В детстве мы с Джес побывали в рабстве, – говорить Давиду было трудно, а молчать – еще труднее. – Вы понимаете, у кого? Ну вы же понимаете, да?!

Мар Дахан кивнул. Когда гематр говорил о рабстве, это могло подразумевать один-единственный вариант – Великую Помпилию. Кивок вышел сухим, равнодушным даже по гематрийским меркам. Тренер рассчитал этот кивок, как в молодости рассчитывал завершающий укол. Вычисли Давид сочувствие сверх необходимого, он замкнулся бы в себе. Такое сочувствие граничило с оскорблением, с жалостью к безнадежному калеке.

– Нас довольно быстро освободили… Это долгая история, вряд ли вам интересно. Мы с Джес решили: больше никогда. Никогда! Лучше умереть. Дед одобрил; отец тоже. Голиаф – дедов подарок. Он чует ментальный всплеск при попытке клеймения за триста метров. Кого бы ни клеймили, он учует. Если я разрешу, он разорвет помпилианца в клочья. Если попытаются заклеймить меня…

– Я понял, – вполголоса ответил тренер. Чуткие пальцы фехтовальщика сомкнулись вокруг узкого стакана с апельсиновым соком. Глоток, другой, и Дахан отставил стакан. Он не хотел пить, но нуждался в паузе. – В этом случае ему не требуется ваше разрешение, мар Штильнер. Разумная предосторожность. Выражаю свое восхищение авторами целевой модификации и предусмотрительностью вашего деда.

– Да, он нападет сразу. Без разрешения. Даже если я остановлю его прямым приказом, он не послушается меня. Кто бы ни захотел взять меня в рабство, этот помпилианец умрет. Или раньше ему придется убить Голиафа. Но я стараюсь не бывать в таких местах, где можно убить Голиафа и не вызвать общественный скандал.

Тренер покосился на лигра. Одного присутствия Голиафа хватило бы, чтобы у самого отчаянного рабовладельца отпало всякое желание клеймить хозяина монстра.

– Мар Дахан, – Давид сжал кулаки, не замечая, что комкает скатерть и вот-вот сбросит со стола посуду. Волнуясь, молодой человек полностью утратил всякое сходство с сестрой. А может быть, Эзра Дахан просто никогда не видел экспрессивную, гордую Джессику в подобной ситуации. – Только что поблизости от нас кого-то пытались заклеймить. Голиаф… Я верю его чутью. Представляете? Китта, «Тафари», турнир; вокруг – уйма народу, все веселятся… И кого-то берут в рабство. Дед прав, безопасности нет нигде. А я, дурак, еще надувал щеки, дерзил, что у деда паранойя…

– Пытались заклеймить?

– Неудачно. Клеймение занимает время. Что-то помешало сукину сыну помпилианцу, и тот прервал захват. Иначе Голиаф не успокоился бы так быстро.

– Вероятность?

– Попытка взять в рабство – девяносто девять целых девяносто девять сотых процента. Одну сотую я отвожу на сбой программы модификации. Неудача – восемьдесят четыре процента.

Эзра Дахан встал, шагнул к ограждению кафе. Почесывая кончик носа, огляделся по сторонам, словно в поисках опаздывающего приятеля. Провел пальцем по «трещотке» ротанговых прутьев, выслушал ответную дробь, мазнул напоследок равнодушным взглядом поверх изгороди – и увидел ту, кого ожидал увидеть.

Метрах в ста от кафе на дорожке, ведущей к задам трибун, стояла госпожа Эрлия. Притворяясь, что поправляет прическу, она смотрела на Диего Пераля, мучающего киоск-автомат с газированной водой. Сенсорная панель была и осталась для эскалонца синонимом катастрофы. Выражения лица помпилианки отсюда не разобрал бы и человек моложе годами, чем старик-тренер, но мимика госпожи Эрлии в данный момент не имела значения. Четыре с половиной минуты назад эта женщина пыталась заклеймить помощника Эзры Дахана. Девяносто девять целых, мысленно повторил тренер. Девяносто девять сотых процента. Хорошо, что стопроцентных вероятностей не существует. Хорошо, что гематры не мстительны. Гематры даже не злопамятны. Мы просто ничего не забываем и точны в расчетах. Иногда расчеты такие древние, что не сразу вспоминаешь их происхождение: «Око за око, зуб за зуб».

– Мар Штильнер, позвольте вопрос. Вы сказали: «Мы решили»…

– Ну да!

– У вашей сестры тоже есть телохранитель?

Тренер вернулся за столик. Можно было не торопиться. С вероятностью семьдесят девять и три десятых процента госпожа Эрлия повторит попытку клеймения Диего Пераля. Но сейчас – ни в коем случае. Ее спугнул не Голиаф, мастер откусывать головы. Ее спугнул кто-то другой, не менее опасный для помпилианки, чем исполинский лигр. А значит, госпожа Эрлия трижды взвесит «за» и «против», прежде чем клеймить сеньора Пераля во второй раз.