молодой психолог Герард ван Вейк, Тони Хаакстеен, еще один бакалавр медицины, и ван Лиир, фельдшер. Им велели собираться, и человек увел их с собой. Он оказался новым старостой Девятого барака. И пока они шли, разговаривал вполне дружелюбно. Оказалось, что он сидит в лагере почти десять лет. Он был коммунистом, и арестовали его в самом начале правления национал-социалистов, почти сразу после того, как Гитлер занял свой пост. Теперь ему исполнилось пятьдесят.

– Знаете, жизнь в лагере может оказаться вполне сносной, когда к ней немного привыкаешь. Ведь девяносто процентов умирают в первый год, но если вы смогли пережить этот год, то скорее всего переживете и все остальные. Вы привыкаете к еде, вы обзаводитесь лучшей одеждой, а когда вы оказываетесь в статусе «старого арестанта», – даже эсэсовцы начинают относиться к вам с некоторым уважением.

– Вам что, не хочется выйти на волю? – спросил Ханс.

– Что значит – хочется? На свободе придется начинать жизнь заново, а там сейчас тоже не сахар. По профессии я – плотник, и мне, в моем возрасте, пришлось бы начинать все сначала и работать на хозяина, что же тут хорошего? А в лагере я сам себе хозяин.

– Я думал, что хозяева в лагере – эсэсовцы…

– Ну да, так рассуждают мальчишки, которые пачкали пеленки, когда я уже мотал срок в Заксенхаузене. Тот лагерь давно уже не лагерь, теперь это санаторий. Вы ведь голландцы, верно? Знаете ли, я однажды имел дело с голландцами. Было это, чтобы не соврать, в 1941 году, в Бухенвальде. Четыреста голландских евреев. А я был старостой карантинного барака. Они сидели у меня три месяца и понемногу привыкали к ситуации. А я старался поставить дело так, чтобы им не приходилось слишком много работать. Они были на самом деле намного лучше, чем поляки или те же евреи из других стран. А после их вдруг взяли да и перевели в Маутхаузен. Потом я узнал, что их отправили на работы с гравием. Весь день таскать корзины, полные гравия, причем бегом, из шахты наверх. Там больше пяти недель не выживешь.

Понятно, что не выживешь, подумал Ханс, вспоминая историю, случившуюся в Амстердаме. В феврале 1941 года активист нацистской партии Нидерландов Хендрик Коот был убит в еврейском квартале. Тогда Grüne Polizei арестовала прямо на улице четыре сотни молодых людей, которых отправили в лагерь. А через несколько месяцев их семьям начали приходить «похоронки». Разразился чудовищный скандал, и после этого работа «Полиции порядка» в Голландии больше не возобновлялась.

За разговором они не заметили, как добрались до Девятого барака. Их оставили в коридоре и сразу стали по очереди вызывать в кабинет номер один. За столом в кабинете сидел невысокий толстенький человечек.

На груди у него был знак: красный треугольник с буквой «П» посредине. «П» означало поляк, а красный треугольник – политический. Человечек был круглолиц и толстощек, и на его мягком лице странно выглядел жесткий тонкогубый рот, зато в глазах его светились рассеянность и доброта. Он нервно постукивал карандашом по столу. Конечно, он навидался всякого за свою жизнь в лагере, потому что сидел уже давно, и здесь, в Девятом бараке, был заместителем старосты, по возрасту – самым старым из докторов, и его обязанностью было правильно организовывать работу.

Они входили в его кабинет по одному, первым в очереди оказался Тони Хаакстеен. Его спросили: правда ли, что он врач? Вопрос звучал несколько странно, похоже, они не поверили ему, потому что заместитель старосты спросил Тони, сколько же ему лет. Оказалось, что двадцать два года. Присутствующие захихикали, и послышались комментарии о blöde Holländer[66] и прочие в том же духе. Следующим оказался Герард ван Вейк, человек, изучавший медицину дольше всех и в конце концов ставший психологом. Этой специализации заместитель старосты понять не смог. Он что, психиатр? Герард не посмел возразить.

– Тогда идите в штюбе номер три, там главным теперь ваш соотечественник Полак, мы его забрали из Буны, там такие спецы не требуются, а у нас тут лежат как раз сумасшедшие.

Ханс почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Ведь он успел проработать два года ассистентом психиатра и разбирался в практической психиатрии намного лучше, чем теоретик Герард. Но он не мог позволить себе составить конкуренцию коллеге. Может быть, для Герарда это был единственный шанс остаться в госпитале. Так что у Ханса оказался единственный выход: назваться терапевтом.

– Прекрасно, – отозвался заместитель старосты. – Пока что оставайтесь в этом кабинете. Здесь у нас работает врач приемного отделения, доктор Оходский. Вы сможете ему чем-нибудь помочь.

Ван Лиир не появился в кабинете. Оказывается, староста Двадцать восьмого барака сообщил их новым коллегам из Девятого барака, что ван Лиир страдает от раны на ноге и должен сперва получить врачебную помощь, так что его отправили для дальнейших процедур в одну из больничных штюбе. Ханс очень обрадовался. Перспектива стать «помощником врача в приемном отделении», должно быть, совсем неплохая.

Он все еще недостаточно хорошо понимал лагерные порядки. Кто, собственно, здесь занимается медициной? Мальчишки 18–20 лет, которые завладели властью в лагерной амбулатории и меняли лекарства на сигареты и маргарин. И продавали их не тем, кто в этих лекарствах нуждался, а тем, кто мог заплатить за них максимальную цену.

И кто же был самым главным в Девятом бараке? Вот точно не староста барака и не врач барака, но главный снабженец и его прихлебатели: грубоватые поляки и случайно затесавшийся русский.

Медицинская помощь? Доктор Оходский, очень симпатичный парень, не делал ровным счетом ничего. Каждый день приходили новые больные, не меньше десяти человек, а доктор только определял, в какую штюбе им идти. Работы примерно на пять минут. После этого можно было завалиться в постель. А когда охранник ударял в колокол, доктор Оходский понимал, что к ним идет очередной эсэсовец, тотчас же вскакивал и начинал обследовать кого-то из пациентов. Нет, медициной здесь не занимались, зато другой работы было в изобилии. Вдобавок Девятый блок имел другие бесценные преимущества. В конце концов, в соответствии с законами математики, десять идет сразу после девяти!

Глава 12

Была половина пятого утра. – Всем встать, гонг! – прокричал ночной дежурный, зажигая свет в спальне для персонала. Все разом засуетились и вскочили. Вчера Пауль так громко орал на нескольких человек, оказавшихся в постели через пять минут после гонга, что сегодня ни у кого не хватило храбрости вызвать его гнев. Только Герард остался лежать.

– Вставай, дорогой мой!