Он протянул мне руку, и я знала, знала, что должна ее взять!

Руки, плечи, ноги — везде в меня вцепились стражи, не давая встать с кресла. Сама того не осознавая, я попыталась встать. Не думаю, что я пошла бы к Таранису, но… но… Хорошо, что было кому меня удержать.

Нельсон кричала:

— Он так прекрасен, прекрасен! Мне надо к нему, пустите, пустите!

Она так билась, что рухнула на пол вместе с Кортесом и Шелби.

— Охрану! — прорезал истерию бас Дойла.

— Что? — переспросил Биггс, слишком часто моргая.

— Охрану вызовите, — сказал Дойл. — Нужна помощь.

Биггс кивнул — тоже слишком торопливо, но все же пошел к телефону на столе.

Голос Тараниса блеснул сияющими самоцветами — слова словно превратились в камни и молотили по телу:

— Мистер Биггс, посмотрите на меня.

Биггс замер, не донеся руку до трубки.

— Не давайте ей встать, — приказал Дойл и шагнул к Биггсу.

— Он чудовище, Биггс, — сказал Таранис. — Не давай ему к тебе притронуться.

Биггс уставился на Дойла круглыми глазами и попятился, защищаясь руками как от удара.

— Господи… — шептал он.

Не знаю, что он видел перед собой, но только не моего красавца-капитана.

Ведуччи повернулся, не сходя с места, вынул из кармана что-то зажатое в горсть и бросил в зеркало. В стекло ударили труха и травинки — и провалились будто в воду! Стебельки поплыли по поверхности, по твердому с виду стеклу побежала мелкая рябь. Мне сразу стало ясно первое: Таранис умеет превратить зеркало в мост между точками в пространстве — чего не умел уже почти никто, и второе: «приди ко мне» он понимал буквально. Если бы я подошла к зеркалу, он мог бы меня протащить сквозь него. Да поможет мне Богиня!

Биггс как будто очнулся от чар, целеустремленно схватился за трубку телефона.

— Они чудовища, Мередит, — повторил Таранис. — Они не выносят света дня. Что еще может скрываться во тьме, как не зло?

Я качнула головой.

— Твой голос надо мной не властен, дядя. А мои стражи прямо и гордо стоят при свете дня.

Упомянутые стражи смотрели на короля, только Гален на меня смотрел, спрашивая взглядом: как я себя чувствую? Я ему кивнула и улыбнулась — точно так же, как улыбалась все время с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать.

— Нет! — зарычал Таранис. — Нет, не будешь ты спать со слепым рыцарем, не понесешь жизнь тьме! Тебя коснулась Богиня, а народ Богини — это мы!

Я едва сумела сохранить спокойное выражение лица. Слишком много говорила последняя фраза. Знал ли он, что ко мне вернулась чаша Богини? Или до него долетели какие-то другие слухи?

Снова запахло розами. Гален прошептал; «Яблоней пахнет». Все стражи ощутили аромат, которым заявляла им о себе Богиня. Она не одной богиней была, а множеством. Всю женственность мира она несла в себе. Не одни только розы — все цветы и травы мира дали ей свой аромат.

Дойл вернулся к нам:

— Надо ли, Мередит?

— Не знаю.

Но я встала, и они убрали руки. Я стояла лицом к лицу со своим дядей, а мои стражи стояли рядом со мной. Юристы отошли в сторону, хмурясь и ничего не понимая — кроме Ведуччи, который как будто понимал много больше, чем должен был.

— Мы все — народ Богини, дядя, — сказала я.

— Неблагие — дети темного бога.

— У нас нет темных богов. Мы не христиане, чтобы населять кошмарами преисподнюю. Мы дети неба и земли. Мы — сама природа. Нет в нас зла, есть лишь отличия.

— Тебе забили голову лживыми россказнями, — сказал он.

— Правда есть правда, в свете дня или самой темной ночью. Нельзя вечно прятаться от правды, дядя.

— А где посол? Пусть он осмотрит их тела и убедится, что они именно так ужасны, как говорит леди Кейтрин.

В комнате веяло ветром — первым теплым весенним ветерком. Запахи цветов плыли и менялись, я различала то яблони Галена, то осеннюю листву Дойла, то сладко-тяжелые ландыши Риса, хрусткий лед — так пахнет богиня для Холода, — медовое пиво — это Эйб. Запахи перемешивались с ароматом шиповника.

— Пахнет цветами, — ломким голосом сказала Нельсон.

— Ты чувствуешь запах, дядя? — спросила я.

— Только запах разложения от тех, кто стоит рядом с тобой. Где посол Стивенс?

— На попечении чародея-человека. Его очистят от заклятия, которое ты на него наложил.

— Опять ложь! — сказал он, но выражение лица лишало протесты убедительности.

— Я с этими стражами спала. Нет у них никаких уродств.

— В тебе течет смертная кровь, Мередит. Они тебя околдовали.

Ветер окреп, он гнал рябь по поверхности зеркала, шевелил плывущую по стеклу травяную крошку.

— Ты чувствуешь запах, дядя?

— Только вонь Неблагой магии!

Голос искажен был злостью и еще какой-то эмоцией. И я вдруг поняла, что Таранис сошел с ума. Я-то думала, что беда его в излишнем высокомерии, а сейчас глянула на него и похолодела, несмотря на прикосновение Богини. Таранис, король Благого двора, был безумен. Безумие светилось в его глазах, словно кто-то поднял завесу здравомыслия, и нездоровье стало очевидным. В голове у него что-то было очень не так. Да поможет нам Консорт!

— Вы не в себе, ваше величество, — негромким басом сказал Дойл.

— Молчи, Мрак, когда говорит Свет! — Таранис поднял правую руку ладонью вперед. Стражи мгновенно заступили меня, уложили на пол, прикрыли своими телами. Даже сквозь барьер их тел я ощутила жар. Поднялся шум, Нельсон завизжала, закричали адвокаты. Лежа под грудой тел, под плотно прижатым ко мне Галеном, я спросила:

— Что там? Что происходит?

В дверях зазвучали новые мужские голоса. Охранники. Что толку в пистолетах, когда враг может превратить в оружие свет? Разве можно выстрелить в зеркало и поразить мишень на той его стороне? Зеркало-то прострелить можно, но все пули останутся здесь. Таранис нас достать смог. А мы? Мы ему отплатить можем?

Из зеркала тоже слышались голоса. Я попыталась выглянуть из-под руки Галена и разлива длинных Аблойковых полос, но там были еще тела. Я лежала под грузом тел, беспомощная и бесполезная до самого конца боя. Приказывать стражам меня отпустить было без толку. Если они увидят удачный момент, они меня поднимут и выведут из комнаты, а до того станут защищать ценой своей жизни. Когда-то меня это успокаивало и вселяло надежду. Сейчас среди них были те, чья жизнь мне так же дорога, как моя собственная. Мне надо узнать, что происходит.

— Гален, что там?

— У меня перед глазами две чужие шевелюры. Я вижу не больше твоего.

Мне ответил Эйб: