— Ну вот она, ваша таинственная землянка! — сказал сапер.

Наконец-то! Девчонки теперь будут рвать на себе волосы, а Расминя, наверняка, расплачется.

Мы позвали остальных. Когда все пришли, оба сапера откопали лопатками засыпанный вход в землянку и влезли внутрь.

— Все в порядке, — сообщили они через минуту. — Можно входить!

Изнутри небольшое помещение было укреплено бревнами и шестами, вдоль стен — нары, у входа — заржавевшая печечка.

Здесь в те далекие времена моя мама провела целую зиму и лечила раненных партизан. Непонятно, как в такой сырости можно было жить.

После сумерек подземелья дневной свет казался таким ярким, что приходилось прищуривать глаза. Сквозь широкое одеяло облаков пробивались солнечные лучи. Проясняется. Превосходно!

Но где же зарыт бидон?

Саперы обошли весь берег по течению ручья, прощупывая металлическими стержнями всю окрестность землянки. Корни дуба, тесно сплетенные между собой, расползались далеко вокруг и мешали поискам. Много раз уже казалось, что мы наткнулись на таинственный бидон, но это были только корни, твердые, как камень.

Роемся, не поднимая головы. Вот была бы сенсация, если бы мы на встрече смотрели фильм, снятый во время войны. Но в самый разгар, когда мы считали, что цель близка, Янсон приказал прекратить работу и возвращаться в лагерь. Мы, разумеется, подняли крик и запротестовали, но ничего не помогло — Янсон оставался непреклонным.

И почему это люди, стоит им только повзрослеть, перестают нас понимать? Они же сами когда-то были детьми, а сейчас все безнадежно забыли. Даже Янсон, который, между нами говоря, мужик — что надо!

Мы решили в субботу утром подняться с первыми лучами солнца — и тут же в лес, — но разве дадут! Учительница велела девочкам убрать комнаты и двор. Нам же, мальчикам, предстояло позаботиться о дровах для бани и костра. Потом надо было идти за березками, будто на свете не было более важной работы.

Янсон затопил баню. Дух захватывает, как в ней жарко. Прямо с полка бросаемся в речку и снова в баньку, по финскому рецепту. Пот всей недели и усталость как рукой снимает.

Тем временем разведчики уже сигналили — едут! Из лесу показался фургон, в каких возят хлеб. Переваливаясь и трясясь по неровной дороге, машина катила прямо к нам.

— Смирно! — скомандовала Зане. Мы выстроились и застыли. Машина остановилась во дворе. На боку ее было написано «Киностудия». Ничего не понятно. Из фургона выпрыгнул полный лысый мужчина, следом за ним — двое молодых с кинокамерами в руках. Потом показалась молодая женщина в белом костюме с двумя рядами орденских ленточек, приколотых к жакету, и в темных очках.

«Ого, сколько орденов, наверное, какая-нибудь героиня», — прошептал мне Илмар.

— Мамочка! — больше выдержать я не мог и бросился маме на шею.

Янсон выждал минуту, пока мы успокоимся, а потом шагнул вперед и сказал:

— Дорогие гости! Юные краеведы Межвидской школы, начиная с 1968 года, исследуют боевой путь партизанского отряда «Звайгзне». Совершено пятнадцать походов и две экспедиции. Результаты собраны в школьном музее боевой славы. Приветствуем бывших партизан и предлагаем вам принять участие в операции «Бидон».

Позже все смешались в одну кучу. Отец Илмара без всяких церемоний обнял мою маму и звонко поцеловал. Что же это, черт возьми, такое? Мы с Илмаром только глаза вытаращили.

— Не раздави, чудище, нашу маленькую сестричку, — Янсон отпихнул отца Илмара. — А ты все та же, ничуть не изменилась.

— Что ты, — отбивалась мама, — сколько лет прошло… Скажи лучше, где ты пропадал?

Я просто не узнавал свою маму. Глубокие морщины у рта разгладились, глаза сияли.

Толстый дядечка с завидной ловкостью бегал вокруг со своей камерой и снимал. За ним по пятам следовал один из его молодых спутников с магнитофоном. В другой раз это, конечно, произвело бы впечатление, но сейчас мы не обращали на них никакого внимания — нас волновали более важные вопросы.

Пока девочки накрывали в саду обеденный стол, гости обошли дом. Янсон и учительница чуть не поссорились — Калныня думала, что после обеда гостям надо отдохнуть, но командир настаивал, чтобы все вместе пошли к землянке.

Не понимаю, чего там спорить. И так ясно, что нужно идти туда и притом немедленно. Да и отчего уставать? По-моему, ехать на автомашине — одно удовольствие.

После обеда Янсон объявил заседание военного совета. Слово дали моей маме.

Она рассказали, как, просматривая бумаги комиссара Риетума, нашла вот такое письмо:

«Мой боевой друг! В мыслях я всегда с тобой и нашими товарищами по борьбе, вспоминаю трудные моменты, когда плечом к плечу боролись мы против фашистов и доморощенных предателей-шуцманов.

Мне вскорости предстоит долгий путь, еду работать на Дальний Восток. Встретиться нам, очевидно, придется нескоро. Поэтому я хочу рассказать тебе об одном деле.

В 1944 году незадолго до встречи с Советской Армией заместитель командира подразделения приказал нам с Карклинем зарыть в молочном бидоне все документы, подразделения, кассеты с пленками, знамя и лишние медикаменты. Там же была толстая общая тетрадь в холщовой обложке, исписанная твоим почерком. Я думаю, что тебе это будет интересно.

Бидон мы зарыли примерно на половине дороги между дубом и ручьем, к востоку от землянки, рядом с большой елью.

Янис Крамс, 12 июля 1958 года»

— Мой муж не успел прочесть это письмо, — тихо добавила мама. Надо было видеть, что тут началось. Все говорили, перебивая друг друга… Всегда сдержанный командир второго звена Илмар не вытерпел первый.

— Чего же еще ждать! — воскликнул он. — Все ясно, как белый день. — И через мгновенье, без какой-либо команды мы уже были в полной боевой готовности.

Шли мы по компасу, кратчайшей дорогой. Оба сапера, Янсон и кинооператор впереди, мы с мамой в конце. Ральф иногда подбегал к нам, лизал мне руку и опять бросался к своему хозяину. Мама всю дорогу отчитывала меня за мои «подвиги». Она говорила, что я ужасный человек, без сердца, что собаку я люблю больше, чем ее, свою мать, что в Риге она подняла на ноги всю милицию. Что делать, виноват, поэтому я не сказал против ни одного словечка. Я знаю свою маму, ее гнев скоро проходит, поругается, поругается — и снова все хорошо.

Увидев землянку, мама расплакалась.

— Не надо, Гундега, — успокаивал ее Янсон.

— Я вспомнила, как вы здесь лежали. Ты без сознания, бредил, все время бредил. Индритис — белый, как смерть, губы закусит до крови, только бы не застонать. Лишь один старик Земгалис мог сам передвигаться. Кончились продукты. Все дороги замело, снег до пояса. Много раз в день бреду, бывало, к ручью за водой, потом варю чай из брусники и хвои, чтобы хоть как-то желудок обмануть. Старый Земгалис сделал силок и однажды поймал зайца. Как это нам помогло тогда! А потом пришли наши из соседнего отряда, принесли еду, тебя отправили на Большую землю. Думали уже, не жилец — кости да кожа, только глаза смотрели на меня, и губы беззвучно шевелились.