пронзительные зеленые глаза не отрывались от моего лица, и мне потребовалась вся моя сила, чтобы не отвести взгляд. Потому что я знала: стоит мне это сделать, и Эмилия увидит меня насквозь. Была ли я уверена в том, что говорю? Нисколько. Но несмотря на все отчаяние, охватившее нас в тот день, я хотела уберечь Эмилию хотя бы от одного – от сомнений в ее любимом старшем брате.

Она порывисто кивнула и снова уставилась на собравшуюся вокруг нас толпу. Вскоре прозвучало объявление о том, что молодым людям пора рассаживаться по вагонам. Филипе шагнул ко мне и заключил в медвежьи объятия.

– Присматривай за мамой и папой, Алина. И работай старательно.

– Я так хочу, чтобы ты остался! – всхлипнула я, чувствуя себя в этот момент настолько виноватой, что даже не могла заставить себя посмотреть ему в глаза.

– Я не могу остаться, зная, что тогда придется ехать тебе, – мягко проговорил он, поцеловал меня в лоб и прошептал в мои волосы: – Будь мужественной, сестренка. Ты намного сильнее, чем думаешь.

Мои глаза заволокло слезами, когда ко мне подошел Стани. Он безмолвно поцеловал меня в щеку; он молчал, даже когда обнимал родителей. Отец словно застыл: напряженные мышцы, крепко стиснутые зубы. Мама тихонько плакала. Труда так крепко сжимала руку Матеуша, что ее пальцы побелели, но выражение ее лица было непроницаемым.

Мальчики одновременно кивнули и отошли, чтобы присоединиться к очереди у вагона. Они шли, высоко вскинув подбородки, и им обоим удалось улыбнуться и помахать нам в ответ, прежде чем они исчезли из поля нашего зрения.

Я была поражена их мужеством и сбита с толку тем, что даже такой момент, казалось, ни капельки их не смутил. Конечно, они были в ужасе – они были всего лишь мальчишками, и все то, что пугало меня в этой отправке на принудительные работы, полагаю, давило и на них. Ни один из них не говорил по-немецки, ни один из них никогда раньше не жил вне дома. Я знала, что они смогли скрыть свой страх по причине благородства и самопожертвования, точно так же, как приняли решение уехать вместо меня. Они были хорошими людьми – лучшими людьми.

Я все время думаю о своих старших братьях и порой задаюсь вопросом, поступила бы я в тот день по-другому, если бы только знала, что в течение года оба погибнут и что те печальные минуты на вокзале будут последними, когда я их вижу.

Глава 6

Элис

Мама перевернула дом престарелых вверх дном, но не смогла найти коробку. Теперь она возвращается к себе домой; у нее на складе хранится кое-что из вещей Бабчи и Па. Прошло уже несколько часов, и она еще немного задержится, но Эдди нажимает кнопку «Обед» на своем айпаде десять раз в минуту, и это сводит меня, Бабчу и медсестер с ума. Я убавила звук, но Эдди снова включил его – точно так же, как до этого бабушка. Одна из медсестер довольно мягко спросила, могу ли я забрать у него гаджет, но это его голос и его уши, поэтому я отказалась.

С одной стороны нам повезло, потому что сейчас время обеда, когда он ест суп или йогурт, а с другой, в высшей степени не повезло, потому что, учитывая утреннее фиаско в магазине, ни того, ни другого у меня под рукой нет. Эдди просто нужна банка супа, или, еще лучше, несколько тюбиков йогурта, если мы сможем найти что-нибудь с подходящей этикеткой. Я должна позвонить Уэйду. Я должна убедить его проехать по пути с работы через магазин и привезти Эдди поесть или, еще лучше, прийти и забрать Эдди домой. Причина, по которой я не хочу этого делать, заключается в том, что я уже знаю, как пойдет этот разговор.

Я скажу, что это чрезвычайная ситуация. Что я не просила бы, если бы у меня была альтернатива, но я не могу оставить Бабчу одну – она и так достаточно расстроена. И я не знаю, сколько еще мама будет отсутствовать, а Эдди отчаянно нуждается в еде.

Уэйд издаст все нужные звуки, и затем появится какая-нибудь впечатляющая причина, по которой он не сможет помочь. Он уже предупреждал, что у него запланированы встречи, так что я думаю, он снова прибегнет к этому заранее подготовленному оправданию.

Я подумываю о том, чтобы просто смириться с бесконечными требованиями механического голоса: обед, обед, обед – и с ожиданием, но Эдди выглядит слишком расстроенным. Кажется, будто он вот-вот сорвется, и теперь, задумавшись, я понимаю: это настоящее чудо, что мы до сего момента обошлись только одним приступом. Я вздыхаю и набираю номер Уэйда.

– Милая, – отвечает он после первого гудка. – Я так волновался! Как дела?

– Все ужасно, – признаюсь я. – Бабча не может говорить, и я не думаю, что она хорошо нас понимает. С помощью айпада она сообщила нам, что из дома ей нужна коробка с фотографиями, но мама не может ее найти. А Эдди не получил сегодня утром свой йогурт, потому что в Publix появилась новая упаковка, и у него случился срыв, и теперь он голоден, так что скоро нам грозит еще один срыв, и я больше не в состоянии одна справиться со всем этим. Мне нужна твоя помощь. Я помню, ты говорил, что занят…

– Мне так жаль, дорогая. У меня встречи…

– Мне больше некому позвонить, Уэйд!

Я повышаю голос, и Эдди с Бабчей оборачиваются на меня с удивлением. Даже если они не понимают слов, интонация, по-видимому, говорит сама за себя. Я вздрагиваю, виновато пожимая плечами, делаю глубокий вдох, чтобы немного успокоиться.

– Я не могу забрать его домой, Элис, – немного натянуто говорит мой муж. – У меня просто слишком много…

– Не волнуйся, Уэйд. Я не прошу ничего нереального, например, чтобы ты провел день со своим сыном, – шиплю я, слышу его резкий вдох и понимаю, что мы вот-вот поссоримся. Снова. Вероятно, потому, что он ведет себя как осел, и тот комментарий, который я только что озвучила, находится в диапазоне где-то между злым и стервозным, поэтому гарантированно вызовет у него оборонительную реакцию. Я закрываю глаза и, стараясь придать голосу более мирный тон, говорю: – Я только прошу тебя купить несколько банок супа или немного йогурта, если ты сможешь найти старую упаковку. Привези их мне сюда, в больницу. Со всем остальным я разберусь сама. – Мой тон меняется снова, теперь я почти умоляю: – Пожалуйста, Уэйд!