Сначала его лицо помрачнело, потом неожиданно просветлело, он даже повеселел, но уже в следующий момент вновь погрузился в отчаяние. Какое-то время южак-гессенец оставался в неком двойственном состоянии, переходя из одного настроения в другое. Действительно странный тип, опять подумал Визнер. Стоит тут, будто пребывает в других мирах. Да, он в самом деле выглядит так, словно он не от мира сего и пребывает в каких-то своих далеких мирах. Что за странное поэтическое выражение — пребывать в других мирах, откуда оно у него? Он где-то слышал его совсем недавно. Ах да, это так турчанка выразилась, она процитировала его из какой-то своей книжки. Она ведь без конца книжки читает. А при чем здесь турчанка? Она, кстати, занимается культурой Востока и даже Гёте читала. Занимается, еще одно ее словечко. А я торчу в этом переулке, и этот ненормальный южак тоже все еще стоит рядом со мной и даже не двигается, словно застыл на одном месте, и смотрит как безумный в одну и ту же точку у себя под ногами. Да что он там такого особенного увидел в этом месте? Он больше ничего не говорит и не убегает от меня. Боже праведный, сколько же это может продолжаться? Еще никогда в жизни он ничего подобного не наблюдал. И я абсолютно не знаю, что следует делать в таких случаях. Внезапно южак-гессенец издал победный крик и вышел из оцепенения. Впав в настоящую эйфорию, он принялся бегать взад и вперед и опять что-то говорить, но очень быстро прервал себя и договорился с ним, Визнером, о встрече в известном ему заведении «Под липой», он немедленно идет туда, да, в «Липу», это хорошая идея, даже очень хорошая идея. И как я раньше об этом не догадался, несколько раз повторил южногессенец, я просто забыл об этом, просто забыл… хотя это входило до того в мои планы, понимаешь! Визнер сказал, что ничего не понимает, но если таковы его, южака, намерения, так вроде ему ничто не мешает осуществить их, он может хоть сейчас отправиться туда. Да нет, сказал с внутренним волнением южак-гессенец, это все мне безразлично, совершенно безразлично, я совсем не это имел в виду, дело-то вовсе не в самой «Липе», я говорю о том, как… уйти отсюда! Извини, нет-нет, это я просто так говорю, тебе этого не понять. Нет, ты никак не можешь этого понять, потому что я говорю загадками. Но мы обычно все так говорим, непонятно и загадками. Поэтому все так нескладно и получается, потому что мы не умеем ясно выражать свои мысли! Один никогда не знает, чего хочет другой, даже если он всю свою жизнь свято верит в то, что точно знает, чего другой хочет! Все считают, что это так просто, а на самом деле все как раз очень сложно, и если бы все это поняли, если бы могли прозреть и провидеть те сложности, которые оттого и возникают, что все думают, это так просто, вот тогда, да, именно тогда все действительно было бы очень просто, ибо истинное право на существование имеет только простота, в этом он, южногессенец, давно убежден. В действительности все очень просто, по только этого никто не знает, потому что каждый считает так еще до того, как доподлинно узнал это. Нет, понять ничего нельзя, подумал Визнер. Южак говорит так, словно бредит в лихорадке, можно подумать что перед ним пьяный. Мне это совершенно безразлично, тихо сказал южногессенец. Неожиданно он посмотрел на Визнера отрезвляющим взглядом. Ты считаешь меня сумасшедшим, сказал он. Визнер: нет-нет, боже упаси. Южногессенец, настойчиво: нет, именно так, ты считаешь, что я не в себе. Но у меня нет лихорадки, я не бредил, и я не пьян. Я вижу сейчас все значительно глубже, так мне кажется, ясно и отчетливо. И я делаю упор на все: мне все безразлично. Все совершенно безразлично. И не имеет ничего общего с тем, о чем я только что говорил. Это вообще даже никак не связано со словами. Нет больше ни «да», ни «нет». И никогда не было. Визнер: как это? Всегда есть и «да», и «нет». Южногессенец: нет. Это то же самое, если ты полетишь на Луну, а по дороге вдруг умрешь, и тогда тебе твой летательный аппарат больше уже не нужен. Понимаешь? Визнер сказал, он вообще ничего больше не понимает. Южногессенец отвернулся и впал снова в задумчивость, а потом покинул Нижний Церковный переулок. Визнер долго смотрел ему вслед и качал головой. Что за чудак, думал он. Чуть позже вечером у Визнера все-таки появилась возможность поговорить с Катей Мор, но не в Нижнем Церковном переулке, а по дороге на площадь перед Старой пожарной каланчой, в Зерновом переулке…

Катя Мор потратила после поминок какое-то время на то, чтобы увильнуть от вопросов юриста Валентина Хальберштадта. Он вел себя крайне напористо и жестко. Очевидно, Хальберштадт внимательно проследил за тем, как Катя Мор несколько раз беседовала во время поминок с подателем ходатайства (Шоссау), и заключил из этого, что Катя Мор может рассказать ему поподробнее об отношениях этой персоны с завещателем Адомайтом. Естественно, характер поведения юриста и его обращение с девушкой были ей противны. Хальберштадт не отступал от нее ни на шаг, преследовал в переулках, где она пыталась от него скрыться, и все время предлагал проводить ее домой, то есть в «Зеленое дерево». Она же несколько раз повторила ему, что не интересуется ни домом Адомайта, ни вообще наличием имущества у ее бабушки и что она ему не доносчик, а его поведение находит верхом бестактности. То, что он бегает за ней по переулкам, ей крайне неприятно, и она просит его оставить ее в покое. Но Хальберштадт не отставал от нее и все спрашивал, не рассказывал ли ей Шоссау о ключах? Госпожа Адомайт желает знать, у кого есть ключи от дома. Весь дом кажется странным образом пустым, возможно, уже кое-что украдено, например, он не увидел ни одного предмета бытовой электротехники, ему это сразу бросилось в глаза, поскольку сегодня это крайне непривычно… нет даже телевизора. А она должна себе представить дело так: в конце концов окажется, что Адомайт завещал все этим молодым парням, Шустеру и Шоссау, или еще кому-то третьему. Не исключается также и тот вариант, что Адомайт усыновил кого-то из них, это сегодня в порядке вещей. Катя в изумлении остановилась как вкопанная. Зачем это было Адомайту усыновлять кою-то? Как такая мысль могла прийти ему в голову? Это уж совершенно ошибочное рассуждение. У него ведь есть собственный сын. Хальберштадт: ну и что! Так теперь многие делают, чтобы уменьшить наследственную пошлину. Катя: вот теперь с нее действительно хватит! Похоже, он перепутал Адомайта с собой. Какая гадость! Всего хорошего! Катя Мор решительно ушла и прямым ходом направилась в сторону Старой пожарной каланчи, чтобы избавиться наконец от Хальберштадта. По дороге туда она не могла отделаться от ощущения, что за ней кто-то наблюдает. Она не могла точно объяснить, откуда у нее это чувство, но она несколько раз оборачивалась, все еще думая, что Хальберштадт по-прежнему бежит за ней. Но Хальберштадта не было. Не может такого быть, подумала она, Чтобы он прятался где-то за углом дома, до этого он все-таки еще не дошел. Возможно, это все ее разыгравшееся воображение. Но тут она опять остановилась и снова оглянулась, потому что ее буквально пронизало физическое ощущение, что позади кто-то есть. Но улица была пустынна. В свете уличного фонаря примерно на расстоянии ста метров она увидела в конце разбегающихся переулков торопливо переходящего перекресток Хальберштадта. Типичным для него, рассчитанным на публику, движением руки он зажег сигару и покачал при этом головой, словно разговаривая сам с собой. Он даже жестикулировал при этом, как это было ему порой свойственно. Его было видно буквально несколько секунд, после чего он скрылся за домами. Катя Мор не на шутку забеспокоилась, потому что ее ни на минуту не оставляло ощущение, что здесь кто-то есть. Бенно? — спросила она неожиданно в темноту, она и сама не могла сказать, почему она так спросила. По непонятной причине она вдруг подумала о Бенно. Впрочем, очень скоро она отнесла это за счет свой нервозности и пошла переулками дальше, погрузившись в невеселые думы. Но мысль о Бенно не оставляла ее. Она вдруг испытала невыносимую тоску по нему, хотя в течение дня даже ни разу не вспомнила о нем. Да, это странно, она не часто думает о нем, но уж если думает, то на душе становится невыносимо тоскливо. Ей опять пришло на ум, что она почти не может думать о нем конкретно, тем более принимать какое-то решение. Точно так же она не в состоянии ни с кем говорить о нем. Она способна защищать его, но говорить о нем пет, этого ей еще никогда не удавалось. На самом деле происходит что-то очень странное с ней и Бенно, по-другому она это назвать не может.