— Густав?

Патриция положила полотенце на подлокотник дивана и озабоченно посмотрела на мужа.

— Что случилось?

Он выглядел так, будто только что увидел привидение или погрузился в тягостные воспоминания, которые давались ему тяжело.

— Как ты похоронила ребенка? — спросил Густав осипшим голосом.

Патриция вздрогнула, словно от удара. Она сразу не смогла говорить, спазм перехватил ее горло. Некоторое время она молчала, нервно покручивая тонкое платиновое обручальное колечко.

— Я назвала его Даниэль, — сказала она наконец, поднимая грустные глаза на Густава. — Мы похоронили его вдвоем, я и тетя. Мы даже положили на могилу надгробную плиту с его именем.

— Мне бы хотелось сходить к нему, — прошептал Густав. Он поразился, как ему удается что-то сказать, когда горло пересохло словно пустыня. — Жаль, что теперь нельзя ничего исправить. Я ведь совсем не хотел покидать тебя, но наши отношения складывались непросто…

— Непросто? Да это был просто ад, а не совместная жизнь! Наверное, ты поступил правильно. Кто-то должен был решиться. Я сама была слишком наивной и бесхарактерной, а ты положил конец нашему общему несчастью.

— Но, к сожалению, счастье после этого не наступило, так ведь? Ты была беременна и одинока. А потом ребенок, которого ты так ждала, умер.

Густав медленно прошел по комнате, будто его ноги налились свинцом и с трудом держали его. Он остановился у окна и невидящим взглядом посмотрел в него. Его лицо было лишено какого-либо выражения.

— А тебе разве не стало легче, когда ты ушел? — почему-то спросила Патриция.

Ее вопрос потряс его. Неужели она и вправду верила в это? Все эти пять лет он тянулся к ней каждой клеточкой тела. Поначалу было совсем невыносимо. Особенно ночью. Он так привык ощущать ее стройное гибкое тело рядом с собой, что испытывал настоящий шок, когда просыпался и обнаруживал, что он один. Каждое утро он переживал острый приступ тоски. Ему казалось, что он осиротел, пока спал.

Когда-то он прекрасно засыпал, стоило ему только коснуться головой подушки. Теперь бессонница стала его частой гостьей. Он стал принимать снотворное, чтобы хоть немного поспать перед изнуряющим трудовым днем. Густав выглядел и чувствовал себя ужасно. Только чувство невыносимого одиночества могло побудить его связаться с Эстер…

— Нет, легче мне не стало, — процедил он сквозь зубы.

Все, что он не договорил, Патриция прочитала в его глазах. Она все никак не могла выпустить из рук мокрое полотенце и продолжала машинально вытирать волосы, думая про себя, почему же люди, которые когда-то любили друг друга больше, чем саму жизнь, смогли так легко растоптать свое чувство.

Ответ Густава был для нее откровением. Она-то была уверена, что страдает только она, а его жизнь пошла как обычно, после того как он ушел от нее. И даже лучше, благополучнее и веселее. Она каждый день умирала заново, представляя всех женщин, которые могут быть с ним. Она думала, что он сразу же забыл их страстные ночи, глядя на другое хорошенькое личико. И от этих мыслей Патриция страдала еще больше. Сейчас она узнала, что он тоже страдал. Он не ушел от нее к кому-то, он просто пытался найти выход из невыносимой для них обоих ситуации.

— Я пойду к себе, посушу волосы феном. Давай вместе подумаем, что мы будем делать вечером. Может, поищем какое-нибудь уютное местечко, где танцуют? Как ты думаешь?

Густав повернулся и посмотрел на Патрицию. Если бы он не знал ее так хорошо, он бы не заметил, как легонько дрожит ее нижняя губа, показывая, что она нервничает. Неужели она боится, что оливковая ветвь, которую она так робко предлагает, будет отвергнута? Разве она не догадывается, что сам тот факт, что она осталась с ним, а не улетела отсюда первым же самолетом, дает ему надежду, которую, возможно, он не имеет права испытывать?

— Здорово. Мой друг говорил, что здесь неподалеку есть деревня. Наверняка там найдется какой-нибудь ресторанчик или таверна, где крутят пластинки.

— Вот и хорошо. Тогда заметано.

Она пошла к себе в комнату и улыбнулась ему, повернувшись в дверях. Густав почувствовал, как по его телу расплывается тепло блаженства.

В очаге гудел огонь. Перед ними на простом деревянном столе стояли два огромных стакана, наполненных пенящимся напитком. Густав и Патриция уже чувствовали себя как дома в этом милом кабачке, которому удалось сохранить дух старого доброго Дикого Запада. Когда они вошли, взгляды завсегдатаев обратились к ним. Они были в меру любопытными, но не назойливыми.

Бармен — крупный, краснощекий детина по имени Джонни, как он сам представился, перекинулся с Густавом парой непритязательных шуток и одобрительно подмигнул Патриции, прежде чем отошел от их столика, предоставив им свободу отогреваться у очага и отдыхать. Два музыканта играли со страстью, с лихвой искупавшей небольшую фальшь, которая время от времени вкрадывалась в мелодию. Банджо и скрипка играли так задорно, что Патриции хотелось пуститься в пляс.

Как будто почувствовав ее настроение, муж с улыбкой посмотрел на нее.

— О чем ты думаешь?

Густав, одетый в стильные черные джинсы и свитер цвета морской волны, был настолько хорош, что Патриции хотелось проглотить его целиком. За те три года, которые они прожили вместе, она всегда видела его только при полном параде. Он почти все время проводил на работе, ей казалось, что он так и родился в элегантном деловом костюме, модном галстуке и в итальянских туфлях ручной работы.

О, как она ненавидела его костюмы, эти безукоризненные костюмы неизменного темного цвета! Иногда ей казалась, что они возводят непреодолимую преграду между ними. Сколько раз ей хотелось растрепать его волосы, расслабить узел галстука и, может быть, оставить след от нескромного поцелуя на его шее! Сколько раз она мечтала заставить его потерять свой знаменитый самоконтроль! Единственное место, где он забывал обо всем, была постель.

Слегка покраснев, Патриция отхлебнула пиво из стакана, прежде чем ответить.

— Да так, ни о чем. Здорово здесь. Музыка такая энергичная, что ноги сами в пляс зовут.

— Скажи, почему ты перестала заниматься танцами? Была беременна? Но ведь ты могла продолжать преподавательскую деятельность. Только, пожалуйста, не говори мне, чтобы я не совался не в свое дело.

— Чтобы танцевать, нужно чувствовать радость, — как бы размышляя, поведала Патриция. — Я потеряла что-то… Задор, наверное. Я чувствовала только пустоту внутри себя, особенно после того, что случилось с Даниэлем. Работать с тетей Марион просто, это не требует никаких эмоциональных усилий. К тому же мне вовсе не хотелось жить в большом городе.

— А сейчас?

Густав поднял свой стакан и отхлебнул из него, не спуская с нее настороженных глаз.

— Сейчас? Да я не переехала бы туда и за миллион долларов.

Он так и думал, а теперь знал наверняка. Жаль!