Он вытер простыней слезы и сопли. Выключил телевизор и настольную лампу. Андрей давно привык к ночному одиночеству, оно не пугало его, как раньше. Напротив, тишина и мрак наполняли голову воспоминаниями, которых было на миллион человек. Да и возраст был такой, что самые далекие воспоминания оказывались и самыми яркими.

– Рома, – произнес он в темноте и неожиданно громко рассмеялся. Словно в ускоренном режиме он представил себе больного пацана ясельного возраста, затем делового партнера, с кем прятал от КГБ кубометры денег, вывозя их по ночам из московских съемных квартир огромными «Икарусами» в деревенскую глушь. И кто он сегодня! Разин вновь рассмеялся, но уже от того, что разревелся от вида беспризорников, которых на самом деле придумали для кино.

– Чего же ты по скайпу не ответил? – вновь задумался он, но не стал включать компьютер, чтобы повторить попытку. Пробившийся сквозь штору в окне луч от уличного светильника оказался аккурат на свадебной фотографии.

Глава 4

Рому привезли в детский сиротский дом для детей с врожденной сердечной недостаточностью во время тихого часа. Сюда со всего Советского Союза свозили таких мальчиков и девочек. Не просто больных, а круглых сирот. В Железноводске стояла слякотная зима, и несчастные доходяги, большинству из которых не было и семи лет, чувствовали себя при такой погоде очень плохо. Поэтому тихий час мог продлиться до самого вечера, когда их ненадолго поднимали с постели и выводили на ужин – выпить горячего прозрачного чая. С куском белого хлеба с маслом, посыпанным сахарным песком.

В общей палате стояло четыре десятка детских кроваток в четыре ряда. За стеклом о железные отливы окон стучал дождь. Почти все спали.

Андрюшу Разина, которому недавно исполнилось семь лет, направили сюда из другого детдома, поставив неутешительный диагноз. Понятно, он этого не понимал – был мал и глуп. Но ему повезло хотя бы в том, что воспитатели и медсестры относились к нему да и ко всем остальным детям очень ласково, жалели и любили, как своих. Сами дети оставались при этом совершенно разными.

Все время их выводили куда-то гулять, поиграть в песочнице. Ему казалось, что у него есть мама и папа. Он просыпался с детьми, засыпал с детьми, приходила какая-то тетя, заводила его в ванную, мыла. В ванну их ставили разом по пять человек, мыли, затем одевали и кормили. Часто заставляли брать друг за друга за ручку и куда-то водили. Казалось, жизнь и должна быть такой, другой нет и быть не должно.

В тот день Андрюша не спал. В сентябре, когда ему исполнилось семь лет, врач сказал при очередном осмотре, что дела его идут на поправку. Через годик, перед тем как он пойдет в школу, его переведут в другой детдом, для обычных детей. Он и в самом деле чувствовал себя намного лучше других и терпеливо ждал.

Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Детские мысли простые. Когда рядом никого не было, он думал о маме. Но времени после ее гибели вместе с папой в автомобильной аварии прошло уже так много, что плакать он перестал. Просто вспоминал, как лежал у нее на руках, и мама гладила его по голове, когда он упал и до крови расшиб себе бровь над левым глазом. Вспоминал ее теплую гладкую ладонь, которую она прикладывала к его щеке и тихо убаюкивала. Обычно с такими воспоминаниями он засыпал. Но только не сегодня. Дверь в спальню заскрипела несмазанными петлями и открылась. Вошел дворник дядя Саша. Локтем одной руки он зажимал раскладушку, второй рукой держал большой белый узел, связанный углами простыни. За ним тихонько зашла воспитательница Мария Николаевна. Она кого-то несла, прижимая к груди. Голова мальчика – а это был точно мальчик – лежала на плече воспитательницы, ноги раскачивались в такт ее шагам.

Дядя Саша подошел к кроватке Андрея. Только между ней и стеной оставалось свободное место. Он приложил палец к губам, увидев открытые глаза Андрюши, и положил узел ему в ноги. Раскладушка встала впритык с кроватью, но маленький проход все же оставался. Дядя Саша развязал узел, достал тонкий матрасик, развернул его на раскладушке, постелил простыню и бросил в голову подушку. Сверху легла простынка и темно-синее одеяло с белыми полосками. Дядя Саша откинул одеяло и отошел к двери.

Мальчик, как только Мария Николаевна положила его на раскладушку, отвернулся к стене и накрылся одеялом с головой. Даже не было слышно, как он дышит. Лишь иногда шмыгал носом. Андрей посмотрел на него сверху и прикинул, что тот намного младше его – слишком маленький. Через минуту интерес к новичку утих, он хотел было отвернуться, но тот вдруг резко поджал ноги и тихо заскулил, даже завыл. Он выл тихо, с перерывами, чтобы втянуть воздух и шмыгнуть носом. Андрей откинул свое одеяло, опустил ноги на пол и притронулся к плечу новичка.

– Ты не плачь, разбудишь всех! – сказал он первое, что пришло ему на ум, и легонько потряс того за плечо. Мальчик под одеялом никак не среагировал, продолжал подвывать. – Не плачь, – продолжал Андрюша и погладил его рукой по одеялу. Вой прекратился, но новичок продолжал часто шмыгать носом и резко дернул локтем, чтобы стряхнуть руку Андрея.

– Ладно-ладно, – отреагировал Андрей, лег на свою кровать и накрылся одеялом. Прошло какое-то время, со стороны новенького послышались слова:

– Я писать хочу.

Андрей не стал звать воспитательницу, поднялся с кровати, подошел к двери спальни и взял горшок с крышкой, что стоял там всегда на такой случай. Он принес горшок к раскладушке, снял крышку и обратился к новенькому:

– Иди писай.

Пружины раскладушки тихонько заскрипели, мальчик сбросил одеяло, встал между кроватью Андрея и раскладушкой. Лицо его было заплаканным, на худых плечах висела серая маечка, явно не по размеру. Из-под нее торчали тонкие ноги – мелкие и тощие. Нос задирался заостренным сучком меж заплаканных глаз. Он вышел из прохода между кроватями, подошел к горшку, опустил синие сатиновые трусики и начал писать.

– Меня зовут Рома, – сказал он Андрюше, взглянул на него снизу вверх, затем оглядел спальню. Несколько детей, из тех, кто не мог заснуть, тоже разглядывали его со своих кроватей.

– Я Саша, я Лена, я Коля, – раздалось в ответ несколько голосов, но Рома уже отвернулся, пошел к раскладушке и лег. Он не стал прятать голову под одеяло. Андрей, как только отнес горшок обратно к двери, вернулся и сел