потрясающими шоуменами, но за всей этой раскованностью стояла твердая воля и творческая инициатива аккомпаниатора, лидера и основателя квартета Хови Листера. Одеты они были в наряды, словно снятые с витрин магазинчика Лански, а их вокальные гармонии были совершенно потрясающими: поверх тенора накладывался альт, затем шел фальцет великолепного Джейка Хесса, и все это покоилось на внушительном основании баса Джима Уэзерингтона, более известного как Большой Вождь. Большой Вождь еще и потрясающе двигался, так что женщины, по воспоминаниям Джейка Хесса, вели себя на их концертах так, как вели бы они себя на концертах поп–музыки. Церковники критиковали их за эти танцевальные па, расисты упрекали в «низкопоклонстве» перед негритянской музыкой, но публика была от них без ума.

Музыка занимала все большее место в жизни Элвиса. На вечеринках, устраивавшихся в Лодердейл–кортс, Элвис всегда пел, пока его приятели не начинали стонать: «О, нет, достаточно!» Он по–прежнему был чрезвычайно робким парнем, танцевать не решался, да и играл и пел только тогда, когда выключали большой свет, — даже на таких скромных мероприятиях, как, например, вечеринка по поводу дня рождения его кузена Бобби. Вспоминает его тетка Лиллиан: «Я вытаскивала из гостиной лишнюю мебель, Элвис входил, брал свою гитару, но не начинал петь, пока мы не выключали свет — огня из камина было недостаточно, чтобы высветить его лицо, но и при таком скромном освещении он стеснялся, поэтому забивался куда–нибудь в уголок». Он пел песни из репертуара Кэй Старр, Терезы Брюер, Джоны Джеймса, Бинга Кросби, Эдди Фишера, Перри Комо, Хэнка Уильямса и Эдди Арнолда. Иногда Вернон и Глэдис ходили вечерами в кино, и квартира оставалась в распоряжении Элвиса, Баззи, Пола и Фарли. Элвис на таких вечеринках никогда не играл медленные вещи, и Баззи отплясывал с подружкой Элвиса, Билли Уордлоу, — в подружках она пробыла недолго, променяв Элвиса на какого–то морячка, с которым познакомилась в клубе на Третьей улице. Когда Элвис увидел у нее в бумажнике фотографию другого парня, он повел себя настолько эмоционально, что она даже испугалась: «Он выхватил карточку из моей сумочки и принялся топтать ее ногами, а потом вдавил каблуком в землю». Когда она объявила ему о разрыве, он заплакал. «Я еще никогда в жизни не видела, чтобы мужчина или молодой парень плакали».

Время от времени Баззи с ребятами договаривались с мисс Ричмонд, смотрительницей Лодердейл–кортс; и она давала им ключ от подвала. Они заносили туда столики, стулья и рисовали билеты — по двадцать пять центов на два лица. Там подавались кока–кола, попкорн; молодежь танцевала под проигрыватель; и не было вечеринки, на которой Элвис бы не пел. Однажды он отправился сопровождать Баззи и Пола, которые в составе молодежной церковной группы навещали обитателей Дома для неизлечимо больных на Маклеморе в Южном Мемфисе. Обычно ребята угощали пациентов мороженым и сладостями, но в тот раз Элвис взял с собой гитару и развлекал несчастных пением — по мнению Баззи, это было первое выступление Элвиса на публике за пределами Лодердейл–кортс.

В последнем классе школы средней ступени он работал в MARL Metal Products — на мебельной фабрике неподалеку от моста Арканзас. Работал он ежедневно, с трех пополудни до половины двенадцатого вечера, но вскоре ему пришлось уйти. Как вспоминала его учительница Милдред Скривенер: «Элвис, работал слишком много. Я была их классной руководительницей, к тому же он занимался в моем классе историей, и одним из основных моих требований было, чтобы ученики не дремали на уроках. Ничто так не действует на учащихся, когда кто–то из них начинает зевать — зевота заразная штука. А Элвис однажды просто заснул на уроке… Когда прозвенел звонок, он вскочил и вышел из класса, совершенно не осознавая, что происходи вокруг, — словно лунатик». «Ему пришлось нелегко, — говорила Глэдис, — он ужасно уставал, и в конце концов мы настояли, чтобы он ушел с этой работы. А мне пришлось вернуться в больницу Св. Иосифа».

И в результате их выкинули из Лодердейл–кортс. Несмотря на то, что у Вернона постоянно болела спина, к ноябрю 1952 года совокупный годовой доход семьи составил 4 тысячи 133 доллара, что превышало установленный лимит, и 17 ноября администрация прислала уведомление, что к 28 февраля Пресли должны покинуть муниципальное жилье. В каком–то отношении это уведомление говорило о том, что семья наконец начала повышать свой жизненный уровень, но Верона этот факт отнюдь не обрадовал.

А Элвис все это время трудился над тем, чтобы как–то доказать свое отличие от остальных ребят. Нет, он по–прежнему оставался скромным, хорошо воспитанным подростком, но его одежда, его прическа, весь его внешний вид служили ему чем–то вроде Декларации независимости. Все чаще и чаще одноклассники называли его «придурком» и «чудиком», но сам себя он чудаком отнюдь не считал. И хотя «массы» его отвергали, по фотографиям того периода видно, как меняется его образ и как растет его уверенность в себе. Вот, например, фотография из местной газеты, сделанная на юношеском соревновании автомехаников, спонсором которого была Молодежная торговая палата: Элвис меняет тормоза. Он тщательно одет и причесан, а все остальные подростки — в рабочих штанах, башмаках и с закатанными рукавами. Любимый его наряд состоял из черной куртки с розовыми отворотами, отглаженных брюк, черных ботинок и черной рубашки.

Известный всему Мемфису футболист Ред Уэст тот самый, который спас Элвиса во время неприятного инцидента в раздевалке футбольного клуба, в результате чего стал другом Элвиса на всю жизнь, — восхищался этой его внутренней смелостью, стремлением отличаться от других. «Однако он был очень одинок, и мне было его жалко». Ронни Трауту, тоже школьнику, который работал вместе с ним в мебельной мастерской, казалось, что Элвис усиленно трудится над созданием своего нового «я»: «Он ходил в школу в брюках со стрелкой — в то время, как все остальные носили джинсы. А еще он надевал пальто и к нему — шарф, который он повязывал так, как повязывали его кинозвезды. Конечно же; он выглядел среди всех «белой вороной», и люди смотрели на него и думали: «Ну что за странный тип». Казалось, он старался обогнать время и преподнести себя таким, каким он когда–нибудь станет. И вот еще что я заметил: походка у него была такая, будто он не расстается с пистолетом, будто он готов выхватить его в один миг. Это действительно выглядело странно.

А вот как я узнал, что он умеет играть на гитаре… Наш мастер, мистер Уиддоп дал нам задание: принести из дома что–нибудь деревянное,