– Как-то все не так, не о том с тобой мы говорим.

– Не кручинься, брат, душою чую – еще встретимся, – заверил его Княжич.

– Тогда бывай. Гляди у меня, в царевом войске-то в воеводы государевы не вздумай выбиться, с тебя станется.

Потрепав курчавый Княжичев затылок, как когда-то на захваченном боярском струге, Кольцо ушел в ночную тьму своим разбойничьим путем.

23

Как только атаман удалился, Иван почуял смертельную усталость. Почти бессонная пьяная ночь, волнения, пережитые на круге и при прощании с побратимом, все же дали о себе знать. Не разуваясь, Княжич завалился на ковер, намереваясь лишь малость отдохнуть, но проспал почти что до рассвета. Когда проснулся, тотчас вспомнил о завтрашнем, верней, уже сегодняшнем, выступлении в поход. Первым делом он отправился на Дон купать-поить коня, а заодно умыться, не плескаться ж у колодца из бадьи. Вскочив на своего любимца – белого, тонконогого, необычайной резвости жеребца по кличке Лебедь, Иван помчался к реке и на всем скаку сиганул с крутояра в воду. Плыли Ванька с Лебедем довольно долго, лишь когда на взгорке показался крест, они свернули к берегу. Взойдя на кручу, Княжич ощутил такую слабость, что пришлось прилечь возле маминой могилы. Увидав, как сразу три звезды, ярко вспыхнув напоследок, исчезли в черни небосклона, он подумал:

– Похоже, правы князь с Кольцо, много душ казачьих скоро на небеса взойдет.

Страха не было, хотелось просто позабыть обо всем на свете и лежать вот так вот рядом с мамой. Но небо вскоре стало розоветь от утренней зари, начинался новый день, и жизнь продолжалась, а значит, надо было идти вперед по избранному им вчера пути служения отчизне. Вскочив на Лебедя, Иван понесся во весь дух обратно к дому, будоража топотом копыт покой притихшей после давешней гулянки станицы.

Сборы не отняли много времени, несмотря на всю свою бесшабашность, воинскую справу Ванька содержал всегда в порядке. Осмотрев седло да остальное походное снаряжение и не найдя в них изъяна, он занялся оружием. Первым делом почти с любовью вычистил и зарядил пистолеты. Есаул их добыл пару лет назад в стычке со шляхетскими лазутчиками, которые частенько стали появляться в Диком Поле, с тех пор как у поляков началась война с Московией. Эти пистолеты, саблю да кинжал Иван держал всегда при себе. Затем глянул на нарядную с золотым орлом кольчугу, что висела на стене, и призадумался:

– Взять ее с собой или не брать? Любому ж дураку понятно, откуда она взялась.

Однако, движимый в избытке перенятым у Кольцо нахальным бесстрашием, Ванька все же взял доспех, но не одел, а сунул в мешок.

– Обещал же царь забыть дела разбойные, – вспомнил он. – Вот и посмотрю, надежно ль государево слово, – и принялся кидать в мешок провизию: каравай хлеба, несколько кусков вяленого мяса, большую связку сушеной рыбы и, конечно же, дареный атаманом бочонок с вином. Броня еще сгодится или нет, а харчи в походе да питье всегда нужны.

Дверь с окнами забивать Иван не стал, в его отсутствие за домом вел догляд Герасим или его приспешник, однорукий искалеченный казак дядька Петр по прозвищу Апостол.

Еще все спали, когда Княжич тронулся в путь, решив оставшееся время посвятить прощанию со святым отцом.

Выехав со своего подворья, он увидел, что в землянке Ярославца горит огонь.

– Видать, всю ночь не спал, душою маялся. Ну этого-то куда черт несет. Пищаль ведь толком не умеет зарядить, а туда же, со шляхтой воевать собрался, нетопырь, – беззлобно выругался есаул. Досадовать всерьез на Сашку, служившего посмешищем для всей станицы из-за его мужицкой неуклюжести, но, тем не менее, рискнувшего вступить в царево войско, что забоялись сделать многие бывалые бойцы, ему не дозволяла совесть.

24

Герасим, как обычно, сидел у входа в храм на своей любимой скамейке. Рядом с ним лежали знакомые Ивану с детства колчан с луком да десятком стрел и неказистая на первый взгляд, лишенная какого-либо дорогого украшения сабля.

– Вот те на, наворошили мы делов с Емелей Чубом, так разбередили души казакам, что даже мой старик на войну идти собрался, – не на шутку встревожился Ванька.

– Чего стоишь, садись, – распорядился поп. Окинув Княжича суровым взглядом, он строго вопросил: – Вы что, казаки, совсем сдурели? Со всего войска чуть больше тысячи охотников нашлось на супостатов идти. А дружок твой, видно, вовсе совесть потерял, какую-то награду требовать удумал, прямо как срамная девка, которая без денег ни передом, ни задом не вильнет.

Произнеся эти слова, святой отец перекрестился и, прошептав «Прости меня господи», уже помягче обратился к воспитаннику:

– А ты куда запропастился? Емеля сказывал, мол, Ванька на круге себя достойно вел, первым вызвался на шляхту идти, многим прочим казакам примером послужил и вдруг исчез, как в воду канул. Я уж было сам к тебе пошел, но как увидел возле дома коня дружка твоего, так плюнул, да назад поворотил. Пусть, думаю, сидит со своим турком, рассказы о грехах царевых слушает, коль больше делать нечего в такое смутное время.

Дав старику наговориться, Княжич приобнял отца святого за плечо и доверительно промолвил:

– На Ивана сильно не греши, аль не знаешь, что над ним смертный приговор висит, что всю его родню надежагосударь извел под корень. Ему в царево войско пойти все равно, как мне к хану Крымскому податься в услужение.

– Ну конечно, купчишек грабить да золотыми висюльками увешиваться куда приятней, чем в сраженьях кровь проливать, а веру праведную пускай попы защищают, – сварливо, но уже совсем беззлобно ответил тот, глядя на подарок атамана. Затем вовсе как-то сник и тихо, почти шепотом, спросил:

– Так значит, все-таки уходишь на войну?

Такая перемена в настроении Герасима рассмешила Ваньку:

– Да на тебя, отец святой, не угодишь, то чуть не палкой загонял в царево войско, а теперь, как погляжу, заживо отпеть намереваешься.

– А ты чего хотел? – насупился старик. – Ты ж мне как родной. Думаешь, легко отцу сына на погибель посылать? Это ведь я так, расхорохорился, а откажись ты – я б слова в упрек не сказал. Отец сына должен принимать, каким он есть. Когда между державами или людьми чужими идут раздоры – еще куда ни шло, но когда меж родственниками понимания нет – очень худо, это значит, конец света приближается.

Ванькину смешливость как ветром сдуло. Непривычные к словесному излиянию чувств, молодой и старый воины долго сидели молча. Да и о чем особо было говорить. Что для Руси, что для Дона дело обычное – отец провожал сына на войну. Наконец казачий поп прервал молчание.

– Может, все-таки я с вами пойду? – неуверенно промолвил он.

Поначалу Княжич просто отшутился:

– А кто тогда за моим имением присмотрит, – затем, покрепче обняв старика, уже не как воспитанник, а как наставник, строго заявил:

– Нет, Герасим, твое место здесь. Времена и вправду шибко смутные грядут, а кто, кроме тебя, сумеет наших казачков в Христовых заповедях просветить, кто по совести их жить научит? Видал, как раскололись станичники? Погоди, еще найдутся и такие, которые не только в бой откажутся идти, но вовсе к шляхтичам переметнутся. Сам же знаешь, разбойнику лишь выгода нужна, а мы казаки кто – воины разбойные, на распутье между светом и тьмой стоим. Так что много православных душ от преисподни уберечь тебе предстоит. Еще неизвестно, где тяжелее будет, тут или на войне.