– Отлично. По-моему, мы ничего не упустили.

Неужели они действительно ничего не упустили? Неужели она опять – во всех подробностях – поведала эту историю? Следователь Дорит что-то сказала, улыбнулась и встала из-за стола, чтобы проводить Нофар до двери, но оцепеневшая девушка продолжала сидеть, уставившись в одну точку. Ведь, как только она уйдет, Дорит отправит в прокуратуру имейл, и слова Нофар будут пересланы из одного госучреждения в другое. Никто не заподозрит, что за этими словами ничего не стоит, никто не заподозрит, что они не описывают того, что случилось на самом деле, никто не заподозрит, что «случившееся» – слова и больше ничего, и из ее слов будет соткана полосатая роба, которую наденут на Авишая Милнера.

Следователь Дорит взглянула на нее и снова села. Садилась она медленно, и Нофар показалось, что Дорит смотрит на нее сейчас по-другому. Так человек, евший что-то вкусное, глядит на внезапно обнаружившийся в тарелке волос.

– Ты хочешь мне что-то рассказать?

Нофар промолчала, и Дорит положила руки на стол. Нофар готова была поклясться, что лак на ногтях следователя стал еще краснее. Она открыла рот, но не смогла произнести ни слова, и Дорит это увидела: увидела, как Нофар открыла рот, но ничего не сказала. «Она наверняка знает, что непроизнесенные слова, – самое лучшее доказательство», – подумала Нофар, но следователь продолжала молчать. Она была мастером молчания. Казалось, она может молчать вечно, и действительно, прошла почти вечность, прежде чем Нофар выдавила:

– Возможно, дело было не совсем так, как я сказала.

– А как? – спросила Дорит после небольшой паузы.

Нофар посмотрела в пол. К горлу у нее подступили слезы. Не поднимая глаз, она скороговоркой принялась объяснять, что, возможно, что-то напутала, чего-то не поняла, а что-то сказала не подумав.

Дорит слушала ее молча. Она действительно умела хорошо молчать, и, раздавленная этим молчанием, Нофар тоже замолчала.

– Так чему верить? Тому, что ты сказала сейчас, или тому, что ты говорила раньше?

Нофар ничего не ответила. Она слышала, как Дорит встала, но глаз не подняла. Она не хотела сейчас видеть лицо следователя. Она услышала, как та выходит из-за стола, и подумала, что сейчас дверь откроется, следователь выйдет из кабинета и вернется с полицейскими, и Нофар арестуют. Но вместо этого Дорит обогнула стол, подошла к ней и присела перед ней на корточки:

– Нофар, я думаю, ты просто боишься. Ты вдруг испугалась суда. После того, что сделал с тобой Авишай Милнер, тебе просто страшно с ним встретиться.

Нофар кивнула. По щекам текли крупные обильные слезы, но она их не утирала.

– Ты не должна бояться. Ты не сделала ничего плохого. Это он во всем виноват. У тебя нет никаких причин отказываться от своих показаний.

Следователь погладила Нофар по плечу, рассказала о жертвах сексуального насилия, которых ей приходилось сопровождать в суд, о том, какое давление суд оказывал на них, о том, как ей всегда было обидно, когда надругавшиеся над женщинами подонки уходили от наказания. И пообещала, что на сей раз такого не допустит.

– Ты сражаешься не только за себя, – сказала она, гладя Нофар по голове. – Ты сражаешься за всех других девочек, которым пришлось через это пройти. Пойми, не в Авишае Милнере дело. Дело в том, чтобы дать бой следующему мерзавцу, который посмеет так себя вести. Я очень хорошо помню, как ты пришла сюда в первый раз. Было ясно, что ты перенесла травму. Кроме того, Авишай Милнер во всем признался. Так что честное слово, милая, тебе совершенно нечего бояться.

«По-видимому, вру я лучше, чем говорю правду», – подумала Нофар.

«Но ведь все, что я сказала, неправда! – хотелось сказать ей. – Я это выдумала. Потому что он меня унизил, потому что он меня растоптал. Меня растаптывали тысячу раз, но в тот день я не выдержала. Сначала это было просто недоразумение. Сначала я просто сильно плакала, и все, кто там был, подумали, что он сделал со мной что-то ужасное. И он действительно сделал, но не это, не то, что все подумали. А потом все завертелось: газеты, телевидение, люди, которые первый раз за всю мою жизнь были ко мне добры. Хорошо бы, если бы люди были добры к тебе всегда, даже когда с тобой не случилось ничего особенного, когда на тебя никто не нападал. Просто так, без причины. Но так не бывает. Или – или. Или он будет сидеть в тюрьме – и все будут ко мне добры, или же он будет на свободе – и все станет, как было, только хуже. Потому что теперь я уже не буду той, про которую никто не помнит. Я буду чокнутая. Злобная психопатка. И я хочу спросить вас, следователь Дорит, – что лучше? Чтобы я ненавидела себя сама – одна, в тишине? Или чтобы меня ненавидела вся страна?»

Следователь Дорит вызвала Нофар лифт и проводила ее до выхода; предложила даже дойти с ней до автобусной остановки. Но Нофар отказалась.

– Спасибо, не надо, – сказала она.

Однако следователь Дорит все равно с ней пошла. На остановке она закурила и сказала:

– Я вижу, что тебе трудно, что ты, так сказать, глотаешь слезы, чтобы не плакать. Но обещаю тебе: скоро это кончится. Просто потерпи до окончания суда.

Нофар думала, Дорит скажет ей, что она очень храбрая девочка, но на сей раз этого не произошло. Возможно, в ту минуту, в кабинете, следователь все-таки что-то почувствовала.

Когда Нофар ехала домой, коленки у нее тряслись. Вот так-то вот. Никто ничего не знает. Даже следователи в полиции, чья обязанность знать. Даже они ни о чем не догадываются. И как здорово, что есть этот парень-шантажист. Как здорово, что с ним Нофар может быть собой. А эти его черные глаза, когда он ей угрожает… Только они видят Нофар по-настоящему.

«Авишай Милнер о преступлении, которого не совершал».

«Тюремный рок: знаменитый певец рассказывает о тяжелом периоде своей жизни».

«“Правды, правды ищи…” Авишай Милнер: из преступника – в герои».

Над заголовками он трудился непрерывно и каждый день придумывал новые, но думал Авишай Милнер не только о заголовках. Он думал также об интервью, о фотографиях, которые будут сопровождать интервью, о подписях под этими фотографиями. Он часами повторял про себя вопросы, которые ему зададут, и мощные, пронзительные, трогательные ответы, которые он на них даст. Сценарий у него в голове был разработан до мельчайших подробностей, расписан так тщательно, что, просыпаясь утром в тюремной камере, Авишай Милнер всякий раз удивлялся, как он еще не воплотился в жизнь.

Когда Авишай Милнер был мальчиком, страну потрясла национальная трагедия. Позднее будут говорить, что это можно было предвидеть, но в ту субботу никакие предвидения Авишая Милнера не интересовали: он был слишком увлечен игрой на гитаре. Ибо ничто не заглушает голоса ругающихся в гостиной родителей лучше, чем струны гитары. Авишай снова и снова играл по нотам одну и ту же мелодию, пытаясь ее осилить, ожидая благословенного момента, когда замок мелодии щелкнет, ее дверь отворится, и он сможет гулять по ней вдоль и поперек.