Про войну в истреботряде на время забыли: изучали новую технику, осваивали новые машины, с нескрываемой радостью разбирали-собирали пулеметы, занимались стрельбой по неподвижным и движущимся мишеням — вначале на земле. Поднявшись, наконец, в воздух, стреляли по несущимся ввысь шарам-зондам. Сдав экзамены строгому командиру, посчитали себя готовыми к встрече с противником в небе.

Оставалось выбрать для первого истребительного авиаотряда опознавательный знак. У других отрядов на борту красовались белые орлы, лики русских витязей или, как у Б. К. Веллинга, — арийская свастика.

Казаков предпочел череп с перекрещенными костями — истребители призваны уничтожать противника, а значит, должны быть готовы не щадить жизни ни врагов, ни своих.

Но может быть и другое объяснение: на черном знамени одного из прославленных казачьих полков — 17-го Баклановского и папахах казаков устрашающе красовался череп с костями.

Сохранившиеся в архиве донесения с фронта лаконично рассказывают о первых воздушных боях новорожденной истребительной авиации, сразу же показавшей свое бесстрашие:

«Происходили боевые столкновения с немецкими аэропланами наших летчиков: штабс-ротмистра Казакова, поручика Дукалу и прапорщика Башинского, причем каждый раз неприятельские аппараты, атакованные нашими, не выдерживали атаки и отступали».

А вот краткое сообщение от 1915 года: «Соединенные авиационные отряды армейской группы Штольц атаковали аэродром нашей 5-й армии под Двинском, успев сбросить до 40 бомб. Немедленно поднялись в воздух наши 12 аппаратов и атаковали немцев, принудив к поспешному отступлению, во время которого противник для облегчения себя сбрасывал бомбы в поле.

При этом командир 19-го авиаотряда штабс-ротмистр Казаков, избрав для своей атаки ближайший немецкий самолет, преследовал его до озера Дрисвяты, где после ожесточенной схватки сбил над районом деревень Скрипки — Шакштели».

Лето 1916 года вошло в историю Первой мировой войны знаменитым Брусиловским прорывом. Схемы позиций врага добыла генералу безоружная разведывательная авиация. 12 сентября 1916 года Брусилов сообщал заведующему авиацией и воздухоплавания: «В настоящее время лишился воздушной разведки, столь драгоценной для управления, что ставит дело управления в крайне трудное положение».

В пору Брусиловского прорыва малочисленная русская истребительная авиация продолжала закреплять свои успехи. Воздушные бои стали обычным явлением. Вячеслав Ткачев, за годы войны дослужившийся от казачьего есаула до полевого генерал-инспектора военно-вооруженных сил воздушного флота при Верховном главнокомандующем, так сформулировал особенности тактики русской истребительной авиации: «Действиями первой боевой группы Казакова в сентябре 1916 года было положено начало организованного применения истребительной авиации. Здесь впервые появилась групповая тактика и определилось значение господства в воздухе. Интересно подчеркнуть, что под Луцком в сентябре 1916 года повторилось примерно то, что произошло в феврале того же года под Верденом: наша истребительная авиация полностью обезопасила тылы русских войск в районе Луцка от ударов с воздуха». (Выделено мною. — Л. Ж.)

Тактика воздушной войны, выработанная Казаковым, на десятилетия вперед определила приоритеты русской авиации.

«Обычно Казаков шел на противника с твердым решением не сворачивать никуда в сторону, — свидетельствует Алексей Шиуков. — На предельной скорости сближения давал короткую пулеметную очередь и чаще всего сражал пилота. Редко кому удавалось уйти от него живым. Если его попытка оказывалась безрезультатной, он повторял атаку до тех пор, пока противник не был сбит или принужден к бегству».

Казаков высчитывал еще на земле подходы к вооруженному пулеметом аэроплану противника с выгодной для себя позиции — со стороны солнца, и вел атаки, невзирая на огонь врага.

Бывал ранен, но каждый раз легко. Судьба хранила.

Двинск (Даугавпилс) — Луцк — Проскуров (Хмельницкий) — таков район боевых действий истребительного авиаотряда штабс-ротмистра Казакова, сопряженных с частым и спешным перебазированием с аэродрома на аэродром — на помощь наземным войскам, попавшим в сложное положение.

30 июля при таком спешном перелете в ветреную погоду, когда легкие «ньюпоры» мотало, бросало, кренило в воздушных потоках, случилось несчастье, которое очень изменило невозмутимого до того аса асов. «Во время перелета штабс-ротмистра Казакова на новую стоянку, — сообщается в донесении, — вследствие сильного рему (болтанки) и попадания в воздушную яму около 10 часов утра с высоты пятьсот метров выпал летевший с ним механик Петр Кире и разбился насмерть. Летчику удалось выправить самолет и благополучно опуститься».

Но в душе Казакова «благополучия» уже не будет никогда. Вина за гибель боевого товарища и друга угнетала, не давала покоя. С этого дня он исправно отсылал вдове Кирса деньги. У его могилы не смог сказать прощального слова — прерывался голос. С того дня перестал радоваться своим воздушным победам.

«Ничего не понимаю! Что за поздравления? К чему? Вы ведь знаете, что я с предрассудками: не люблю считать свои победы!» — досадливо отбивался Казаков от поздравлений боевых товарищей, спеша к сбитому им австрийскому «бранденбургу».

Он с отрешенным лицом глядел на обломки самолета, на недвижное тело погибшего пилота с Железным крестом на груди, на чудом оставшегося в живых молоденького австрийского летчика-наблюдателя. Устремив взор в небо, выслушал доклад поручика Карпова и пошел прочь, нервно покусывая травинку.

Александру Матвееву врезалась в память речь Александра Казакова на похоронах сбитого им в трудном бою немецкого лейтенанта Франца Миллера: «Последние звуки, которые ты слышишь, летчик: треск мотора своего «фоккера», треск пулемета и… глухой стук комьев земли о твою гробовую крышку…». Но, сострадая погибшему врагу, командир наставляет своих молодых летчиков: «Поэтому присутствующим здесь надо помнить, что всем победам, одержанным асом в воздушных боях, он обязан лишь самому себе, своей отваге, своей находчивости и главное — летному мастерству, которое следует неустанно совершенствовать».

Заканчивался третий год мировой бойни, унесшей уже миллионы жизней с обеих сторон и не меньше сделавшей калеками навсегда. Брусиловский прорыв, не развитый армиями, вызвал разочарование в войсках и обществе и неверие в победу.

«Наступление по существу выдохлось. Наши войска несли большие потери, — напишет через много лет участник тех боев, Георгиевский кавалер, унтер-офицер, будущий маршал Победы Георгий Константинович Жуков. — Среди солдат нарастало недовольство, особенно когда приходили письма из дому, в которых сообщалось о голоде и страшной разрухе. Солдаты уже понимали, что они становятся калеками и гибнут не за свои интересы, а ради «сильных мира сего», за тех, кто с них же драл, как говорится, последнюю шкуру».

Желание прекратить взаимное истребление вызвало небывалое в истории войн явление — братание недавно стрелявших друг в друга врагов под лозунгом: «Штык — в землю и — по домам!»