– Не смогу. – Митя с ужасом смотрел на огромную эмалированную чашку.

Два веселых медвежонка на ней танцевали с какими-то цветочками в лапах. Полустертые медвежата… И огромные цветики-семицветики в лапах… Надо оторвать лепесток и загадать желание. Он помнит их с детства. В этой кружке всегда что-то заваривали. Слабительное, успокоительное, снотворное… И он с детства боялся этих медвежат, ему казалось, что они знают, как ему плохо, как не хочется пить горький, отвратительный отвар… Знают и смеются, танцуют… У них – волшебные цветики, они могут загадать желание, а он – нет.

– Эх, сына… – Филипп одной рукой крепко обнял сына, другой поднес ему чашку ко рту. – Рот открывай и пей! Глаза закрой и пей до дна! Вот когда мне творить что-то, если я сына ращу! Меня спрашивают – что вы слепили, что сваяли? Сына я слепил, из мрамора отваял, вон какой сынище у меня! Мое произведение! Пей, пей, попробуй только подавиться! Или, может, хочешь, чтобы я тебе опять клизму сделал? «Пять трав»? Волшебная тибетская клизма, а, как? Так пронесет, забудешь, как звали! – Филипп захохотал. – Весь психоз как рукой снимет!

– Нет, батя, пожалуйста! У меня нет психоза…

– Как это нет психоза?! У нас это семейное! Не хочешь клизму – тогда пей! И благодари судьбу, что у тебя такой отец! Все бросил ради тебя! Вот мастерскую мне дадут, уйду от тебя! Один останешься, с матерью! Будете вдвоем ковыряться, вспоминать, как хорошо было с отцом, какие вы были неблагодарные…

– Нет, батя…

Почему, когда отец рядом, все кажется по-другому? Все становится неважным – и Эля, и школьные проблемы, и страх перед будущим, и все желания, которые мучают и тревожат? С отцом рядом Митя как будто растворяется, теряет четкие очертания самого себя. Вот он был – а вот его и нет. Есть большой, безграничный отец, занимающий весь мир. И в этом мире есть маленький Митя, которому там так хорошо, в мире отца, хорошо, спокойно, надежно, не надо ничего решать, не надо ничего бояться, ничего не хочется, не страшно. Даже если отец ругается, даже если бьет. Ведь он любит, любит больше жизни Митю. Подзатыльники дает, от которых потом голова гудит весь день, порет так, что майку не снять на физкультуре – вся спина исполосована, голодом держит, высмеивает, но это все от любви. Он сам всегда так говорит… А отец его врать не может. Потому что отец – это весь мир. И в этом мире жить больно, но иначе и не может быть. Отец страдал всю жизнь, и теперь страдать ему. Но рядом с отцом он все выдержит. И не почувствует боли.

– Вот и молодец! – Филипп забрал из рук сына чашку. – Сам выпил. А то что же это такое – отец заставляет! Отец ничему тебя не заставляет, правда, сына? У нас полная демократия. Захотел успокоиться, выпил валерьянки. Хорошо чувствуешь теперь себя, правда?

– Да…

Как-то все теряет цвет и краски, если выпить так много черной, густой валерьянки. Сердце сначала стучит медленнее, как будто хочет остановиться, а потом начинает биться, как маленький растерянный зверек – то быстрее, торопливо и неровно, то с перебоями, и Митя совсем его не слышит, и трудно дышать, и так липко внутри, и взмокает спина, лоб… Руки становятся ватными, тяжелыми, непослушными, и совсем не хочется разговаривать, даже читать ничего в сети не хочется… Только спать… Но не спится… Это не сон, это тяжелое забытье… С вязкими, мутными кошмарами… Худая бесплотная Эля… Она течет, переливается, становится то холодным ручейком, прозрачным, как стеклышко, острое, опасное, с рваными обломанными краями – тронь и брызнет кровь, вся вытечет, его, Митина кровь, до капли… то – змеей, холодной, блестящей, серо-зеленой, залезающей ему за шиворот, струящейся по ногам, так неприятно, так стыдно, так раздражающе… Нет, это не змея, это валерьянка, почему она течет по всему телу, почему так ужасно пахнет, этот запах не выветривается очень долго, муторный, навязчивый, он придавливает к земле, к вытертому коврику, на котором когда-то, много лет назад можно было разглядеть крокодила из мультфильма, у этого крокодила глаза, как у Эли – огромные, бездонные, ужасные, в них можно утонуть… У Эли – крокодиловые глаза… Нет, это крокодиловые слезы, которые она льет о нем, о Мите… Так сказал самый лучший в мире человек… самый лучший в мире отец… он такой добрый… он все бросил ради него, Мити… он жизнь свою закопал ради него… но Митя ему поможет… он отца не бросит… не променяет на баб… Эля – баба… просто баба… таких баб будет много… так сказал отец… ох, как же тошно, как тяжело, как плохо… как жжет все внутри… пищевод, как будто туда натолкали мелких раскаленных гвоздей… разрывает… разрывает изнутри… плохо… невыносимо плохо…

– Филипп… – Марьяна умоляюще посмотрела на мужа, который прикрыл дверь в ванную, доведя туда бледного шатающегося Митю. – Может, не надо так много ему валерьянки?

– Надо! Слушай меня, жена! Я знаю, что ему надо! Просто он отвык, я же неделю не заваривал, занят был, все ждал звонка, позвонят эти сволочи или не позвонят! А ведь по фэн-шую каждый день нужно пить по две чашки, и заваривать по-другому, с ночи настаивать. И добавлять еще кое-что, у меня записано, я знаю, там секрет один есть! Сделаю сегодня, покажу тебе, как надо, сама будешь заваривать, если сможешь, конечно, там точно надо все соблюдать, ошибешься, переваришь или не доваришь – все насмарку.

– Хорошо… Если по фэн-шую… Это китайцы так говорят, да?

Филипп подошел к жене.

– Китайцы… Они знают, как жить… Тремя рисинками питаются, скоро весь мир завоюют… А я тебя китайцам не отдам… Какая ты у меня… – Он одной рукой сгреб ее лицо, другой смял грудь. – Единственная…

– Филиппушка…

Марьяна прислонилась к мужу. Вот оно, ее счастье. Ее половина, ее судьба. Ни у кого такого нет. А у нее – есть. Так поздно она его встретила, так долго ждала. И ничего ей не надо, ни богатства, ничего. Кто не был на ее месте, тот не понимает, какое это счастье – быть женой такого человека. Такого мужчины, невероятного, сильного, неординарного… Близость с ним – это каждый раз как рождение заново. И говорит как… Можно только его слушать, никого больше – он знает вообще все. Никто даже близко не приближается к ее Филиппу, ни у кого нет такого безграничного интеллекта. Служить ему – радость. Жить с ним – бесконечное счастье. У гениев простых характеров не бывает. Быть женой гения – это тяжелый крест, усыпанный алмазами. И пусть никто этого не понимает. Как они могут понять? Филипп же – ее, ничей больше. Кругом столько одиноких женщин, которым надо беспокоиться о себе, все самим решать. Сотни тысяч одиноких… А она – с Филиппом, мощным, красивым до слез, ненасытным, молодым.

– Батя… – полуживой Митя выбрался из ванной и еле дошел до дивана. – Мне плохо…

– Это что еще за штуки? Поганец какой! – Филипп неторопливо подошел к сыну и одним рывком сдернул его с дивана, на секунду приподняв над полом. – Ты что устраиваешь?

– Мне как-то… плохо…

– А мне – хорошо? Мне – хорошо?! – Филипп заорал так, что сверху постучала по батарее соседка и в ответ прокричала:

– Тебе – сдохнуть пора, так ты меня достал! Участкового сейчас на тебя вызову, урод! Орать по ночам!