Но он-то, черт побери, знает, что он это видел!

Эверт Гренс поспешил уйти, он почувствовал, что покоя вновь как не бывало. Когда он подъезжал к центру Стокгольма, Анни все еще была внутри него, и весь остаток дня тоже. Вообще-то Гренс ненавидел опаздывать, и, чтобы отогнать это противное ощущение, взял телефон, лежавший в портфеле, и набрал один из немногих записанных в памяти номеров.

Уже после двух сигналов он услышал протяжный сконский говорок Хермансон:

— Да?

— Как дела?

— Я прочла все, что было. Думаю, я хорошо подготовилась. Я допрошу его сразу после предварительных слушаний.

Она махнула рукой.

— Отлично.

Она махнет снова.

— Так зачем ты звонил, Эверт? Что-то еще нужно?

Гренс внимательно следил за впередиидущим автомобилем, надо на время просто забыть, а потом он снова сможет думать об Анни. Сейчас в Каролинской больнице лежит тот финн — возможно, еще один человек, рискующий пополнить ряды тех, кто обречен смотреть на жизнь только через окно.

— Да. Мне нужно кое-что еще. Я хочу знать, кто этот тип.

— Я уже…

— Интерпол.

— Сейчас?

— Я хочу, чтобы его опознали. Должен же он где-то числиться. Такая агрессивность… он наверняка уже не раз такое вытворял.

Гренс не ждал ответа.

— Сходи к Йенсу Клёвье и в контору Интерпола в корпусе «С». Выпытай из него, черт возьми. Возьми с собой фотографию и отпечатки пальцев.

Огестам хотел получить побольше. Вот и получит.

— Мы уже завтра будем знать, кто такой Джон Шварц. Он ведь должен быть в каких-нибудь досье в какой-либо, черт возьми, стране. Я в этом совершенно уверен.

Хермансон потребовалось ровно пять минут, чтобы дойти от своей комнаты до просторного кабинета Йенса Клёвье в корпусе «С». Это было ее первое посещение шведского бюро Интерпола, но, несмотря на это, она хорошо знала того, с кем шла встречаться. Клёвье был одним из многочисленных приглашенных преподавателей в полицейской академии. Ровесником Гренса. Когда Хермансон открыла дверь, он рассеянно кивнул, и она с тоской подумала, что вот снова приходится кого-то беспокоить.

Хермансон положила на письменный стол фальшивый паспорт, а рядом — свежие отпечатки пальцев.

— John Doe.

Клёвье вздохнул:

— Опять?

— Он называет себя Джон Шварц. Возраст, рост, данные в паспорте — все совпадает.

— Это срочно?

— Его дело будет слушаться в ближайшие часы.

Клёвье полистал паспорт, страница за страницей, потом изучил отпечатки пальцев, он что-то напевал, но Хермансон не могла определить что.

— Это все?

— Завтра мы сможем прислать результаты анализа на ДНК. Но нам не хотелось бы ждать до завтра. Гренс совершенно уверен, что он есть в какой-нибудь базе данных.

Йенс Клёвье сложил полученные свидетельства в пластиковый пакет и рассеянно покачал его в руке.

— Как он разговаривает?

— Что вы имеете в виду?

— Он говорит по-шведски?

Хермансон вспомнила, как Джон Шварц, закрыв лицо руками, молчал на заднем сиденье автомобиля, как кричал по-английски в тюремном коридоре, вытянув перед собой руки.

— Он не так-то много и говорил. Но, судя по тому, что я успела услышать, когда мы арестовывали его… да, он говорит по-шведски.

— С акцентом?

— С британским. Или американским. Паспорт-то канадский.

Клёвье улыбнулся.

— Это немного сужает круг поисков.

Он положил пластиковую папку в лоток у компьютера.

— Я разошлю это через пятнадцать минут. Для начала ограничусь англоговорящими странами. Учитывая разницу во времени, на это потребуется несколько часов, но я свяжусь с вами, как только получу первый ответ.

Хермансон кивнула, и он кивнул в ответ. Она повернулась и направилась к выходу.

— Кстати, я согласен с Гренсом.

Он продолжал говорить, когда она уже выходила.

— Этот тип наверняка у нас числится.

На старой каменной лестнице эхом отдавался стук крепких каблуков охранников вперемешку с монотонным криком, который издавал тот, кто называл себя Джоном Шварцем, пока его вели в зал судебных заседаний, расположенный на втором этаже стокгольмской ратуши. Он начал кричать, когда один из охранников застегнул наручники на его худых запястьях, и этот раздражающий, пронзительный, режущий уши звук все нарастал по мере их приближения к залу суда.

Ткань великоватой, не по мерке, тюремной одежды была колючей и слишком тонкой ткани, Джон мерз, на улице было холодно, и почти такой же холод стоял в огромном здании с высоченными потолками. Те же охранники, что и вчера вечером: старший — с сединой в волосах и молодой — высокий в очках в синей оправе — шли рядом с ним, он шаг — и они шаг, но он едва их замечал, крик стал более напряженным, Джон сжал челюсти и смотрел прямо перед собой.

Деревянная дверь была распахнута, и внутри ждали люди.

Прокурор Ларс Огестам (ЛО). Во время обыска, проведенного в понедельник в доме Джона Шварца, были обнаружены данные брюки и ботинки.

Защитник, адвокат Кристина Бъёрнсон (КБ). Шварц признал, что ударил Юликоски ногой по голове.

Кто-то зажег люстры под потолком. До сумерек ещё далеко, но это был один из тех дней, когда кажется, что свет кончился уже до полудня и мрак спрятал город в своих широких объятиях. Седой охранник посмотрел Джону в глаза и расстегнул наручники. Тот, кто называл себя Джоном Шварцем, не прекращая монотонного крика, покосился на окно — большое и сверкающее. До земли слишком далеко, прикинул он, это-то он сумел — и не решился на прыжок.

ЛО. Техническая экспертиза ткани брюк показала наличие следов слюны Юликоски, а на ботинках — его волос и крови.

КБ. Шварц признает, что ударил Юликоски, но утверждает, что сделал это для того, чтобы заставить Юликоски прекратить преследовать женщин на танцполе.

Джон Шварц сидел рядом со своим адвокатом. Та нервничала, он это чувствовал, но улыбалась она дружелюбно.

— Этот звук. Прекратите его.

Он не слышал, что она сказала, звук продолжался, и Джон не осмеливался прекратить его, поскольку только так мог удержать челюсти сомкнутыми.

— Это вам только повредит. Это мычание.

Звук. Он его не прекращал.

— Вы понимаете, о чем я говорю? Или вы хотите, чтобы я говорила с вами по-английски? Это предварительное слушание. Мой опыт убедил меня, что подозреваемый больше выигрывает, если он или она ведет себя как можно более нормально.