— Но ведь ты говорила со мной серьезно?

Анна подавила импульс отделаться какой-нибудь шуткой и сказала:

— Да, я говорила серьезно.

— И я в этом не сомневался. Поэтому я думал о том, что ты сказала. В твоих словах было что-то высокомерное.

— Высокомерное?

— Да, я так думаю. Оба раза, когда я заходил к тебе, ты много говорила, и, когда я подытожил все, что я услышал, мне показалось, что это звучит как-то высокомерно. И в этом есть что-то презрительное.

А двое других, Ричард и Молли, тем временем расслабленно откинулись на стульях; исключенные из разговора, они обменивались взглядами, улыбались, зажигали сигареты.

Анна же, памятуя о том искреннем порыве, который она все время чувствовала, общаясь с Томми, решила проигнорировать даже свою лучшую подругу Молли, во всяком случае — пока.

— Если это было похоже на презрение, значит, я думаю, мне не удалось правильно все объяснить.

— Да. Потому что это означает, что ты не доверяешь людям. Я думаю, ты боишься.

— Чего? — спросила Анна. Она чувствовала себя выставленной напоказ, незащищенной, особенно — перед Ричардом; в горле у нее пересохло и покалывало.

— Одиночества. Да, я знаю, это звучит смешно применительно к тебе, потому что ты, разумеется, предпочла одиночество такому браку, в который вступают, лишь бы не чувствовать одиночества. Но я имею в виду кое-что другое. Ты боишься писать о жизни то, что ты думаешь, потому что ты можешь оказаться выставленной напоказ, оказаться незащищенной, ты можешь остаться одна.

— Да? — сказала Анна, беспомощно. — Ты так думаешь?

— Да. Или же, если ты не боишься, тогда это презрение. Когда мы говорили о политике, ты сказала, что из своего коммунистического опыта ты вынесла понимание того, что самое ужасное — это когда политические вожди не говорят правды. Ты сказала, что одна маленькая ложь может разлиться и превратиться в целое болото разнообразной лжи и отравить все, — помнишь? Ты много об этом говорила… ну, тогда. Ты говорила об этом применительно к политике. Но у тебя написаны целые тома, и только для себя одной, их никто никогда не видит. Ты говорила, что считаешь, будто по всему миру множество книг хранится в ящиках письменных столов, что люди пишут для самих себя, — и даже в тех странах, где писать правду — не опасно. Ты помнишь, Анна? Вот о презрении такого рода я и говорю.

Он смотрел серьезно, и как бы прислушиваясь к самому себе, но не прямо на нее, а просто устремив взгляд своих темных глаз куда-то в ее сторону. Теперь Томми заметил, как пылают ее щеки и как она напряжена. Однако, оправившись от этого впечатления, он неуверенно спросил:

— Анна, ты ведь действительно говорила то, что думаешь?

— Да.

— Но, Анна, ты же не могла всерьез ожидать, что я не стану думать о том, что ты сказала?

Анна на мгновение прикрыла глаза, вымученно улыбаясь.

— Боюсь, я недооценила, насколько серьезно ты воспримешь мои слова.

— Это то же самое. То же, что с писательством. Почему я не должен воспринимать тебя серьезно?

— Я не знала, что Анна вообще что-то пишет, в последнее время, — сказала Молли, решительно вступая в разговор.

— Я не пишу, — сказала Анна, поспешно.

— Ну вот опять, — сказал Томми. — Зачем ты так говоришь?

— Я помню, что говорила тебе, что меня мучает чувство ужасного отвращения, ощущение тщетности. Может быть, я не хочу распространять эти чувства.

— Если Анна пыталась внушить тебе глубокое отвращение к литературной карьере, — сказал Ричард, смеясь, — тогда я в кои-то веки готов с ней согласиться.

Эта нота прозвучала так фальшиво, что Томми просто проигнорировал замечание отца, вежливо утаив свое смущение и сразу же продолжив разговор с Анной:

— Если ты чувствуешь отвращение, значит, ты чувствуешь отвращение. Зачем притворяться, что этого нет? Но все дело в том, что ты говорила об ответственности. Я тоже это чувствую, — люди не хотят принимать на себя ответственность перед другими людьми. Ты говорила, что социалисты перестали быть моральной силой, по крайней мере сейчас, потому что они не хотят брать на себя моральную ответственность. За редкими исключениями. Ты так сказала, не так ли, — ну, тогда. Однако ты все пишешь и пишешь в этих своих тетрадях, излагаешь свои мысли о жизни, но ты эти тетради прячешь, а это не назовешь ответственным поведением.

— Очень многие люди сказали бы, что безответственно как раз распространять мысли, вызванные отвращением. Или анархические идеи. Или ощущение неразберихи.

Анна проговорила все это полушутя, жалостливо и удрученно, предлагая ему в этом ей подыграть.

И Томми мгновенно отреагировал: закрылся, откинулся назад, всем своим видом показывая, что она обманула его ожидания. Она, как и все остальные, — а именно на это указывала его упрямая поза, исполненная показного терпения, — неминуемо должна была однажды его разочаровать. Томми снова ушел в себя, проговорив:

— Как бы там ни было, я спустился к вам, чтобы это сказать. Я бы хотел еще пару месяцев провести в бездействии. В конце концов, это обходится значительно дешевле, чем учеба в университете, к которой склоняли меня вы.

— Дело не в деньгах, — сказала Молли.

— Ты поймешь, что дело как раз в деньгах, — сказал Ричард. — Если ты передумаешь, позвони мне.

— Я позвоню тебе в любом случае, — ответил Томми, вежливо.

— Спасибо, — сказал Ричард, лаконично и с горечью в голосе. Несколько минут он стоял молча, зло ухмыляясь и глядя на женщин. — Я загляну к тебе на днях, Молли.

— Всегда пожалуйста, — сказала Молли сладким голосом.

Он холодно кивнул Анне, на мгновение положил руку на плечо сыну, который никак на это не отреагировал, и ушел. Томми тотчас же встал:

— Я пойду к себе.

С опущенной головой он направился к двери, неловко нащупал дверную ручку, приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы в нее протиснуться: казалось, он с усилием выдавил себя из комнаты; и они услышали, как Томми, ступая шумно и равномерно, поднимается наверх.

— Так, — сказала Молли.

— Так, — сказала Анна, готовая к тому, что подруга призовет ее к ответу.

— Похоже, тут много чего происходило, пока меня не было.

— Начать с того, что, похоже, я наговорила Томми лишнего.

— Или сказала недостаточно.

Анна с усилием произнесла:

— Да, я знаю, тебе бы хотелось, чтобы я обсуждала с ним творческие проблемы и все такое прочее. Но для меня это не так…

Молли просто ждала, глядя на подругу скептически и даже с каким-то горьким сожалением.

— Если бы я воспринимала ситуацию как некую творческую проблему, все было бы очень просто, правда? И мы могли бы вести такие, знаешь, умные разговоры о том, что же такое современный роман. — В голосе Анны звучало сильное раздражение, и она попыталась выдавить из себя улыбку, чтобы смягчить это впечатление.