— Ты уже женат?

Симон встал, подошел к стене и заглянул в бойницу.

— Нет, но я не пущу женщину в свою жизнь. Ты знаешь, кто я.

Кардок помрачнел.

— Ты отказываешься от нее? Ты отказываешься от моей дочери?

— Я отказываюсь от нее потому, что не хочу навлечь проклятия и на нее. И на тебя тоже. Ты должен держать ее от меня подальше. Как можешь ты предлагать дочь изгою? — Симон повернул голову, взглянул отцу Аделины в глаза. — Я потерял свои земли, и, может быть, мне уже никогда не получить их назад. Есть еще золото, надежно припрятанное от юстициариев, но я не могу до него добраться, поскольку за каждым моим шагом следят. От того, что ты отдашь мне дочь, никакой выгоды не получишь.

— Ты отказываешься от моей дочери? — еще раз спросил Кардок.

Кардок и впрямь обезумел. Сообщил ли он Аделине о том, что задумал? Симон спокойно встретил гневный взгляд вождя.

— Я хотел бы поговорить с ней, наедине. Где она?

— Наедине? Ты что задумал?

— Что тебя смущает? — Симон кивнул на свою постель. — Ты предложил ее мне, чтобы она спала в этой кровати со мной каждую ночь, пока мы оба живы…

Симон замолчал. «Пока мы оба живы!» Может, в этом суть безумного предложения Кардока. Он хочет сделать из дочери убийцу?

Кардок презрительно фыркнул, словно сумел прочесть мысли Симона.

— Если ты обидишь ее, сейчас или когда бы то ни было, я достану тебя из-под земли и изрублю на кусочки. Клянусь!

— Если ты веришь в то, что я могу причинить ей вред, то зачем ты здесь?

Кардок встал и пошел к двери.

— Ты можешь спуститься к ней. Она ждет у подножия холма.

Симон снова взял плащ. В приоткрытую дверь он видел, что его солдаты жмутся к дверям. Им страшно хотелось узнать, о чем шел разговор. Над ними, на зубцах стен, величественно восседали вороны. Птицы больше не кричали. Быть может, и они прислушивались к тому, о чем говорили в замке. Симон окликнул конюха и, обратившись к Кардоку, сказал:

— Не ходи за мной. Я поговорю с ней там, где она меня ждет. В дом не поведу.

Кардок нахмурился:

— А я поговорю со священником. Симон пристегнул меч.

— Твой священник прячется от меня. Ты стал бы его за это винить? В этих краях не сыщешь священника, который обвенчал бы меня с твоей дочерью, Кардок.

— Я буду ждать у себя, Тэлброк, вместе со священником.

Дорога вниз от крепости была пуста. Сказал ли старый Кардок дочери, зачем он поднялся к убийце святого отца? Велел ли он ей ждать на холодном осеннем ветру, пока он сговорит ее за изгнанника?

Что бы он там ей ни наговорил, Аделина предпочла не дожидаться, чем закончится дурацкая выходка ее отца.

Симон развернул коня обратно к крепости. Там, на смотровой вышке, вышагивал лучник Люк. Симон видел, как Люк остановился и посмотрел вдаль, в направлении восточной стены, туда, где пролегало ущелье — единственный выход из долины.

У Симона слегка кружилась голова от недосыпа, голода и безумных требований Кардока. Он устал от полуправды — нельзя сказать, чтобы Кардок ему лгал, но принимать на веру то, что говорил старый лис, было бы непростительной ошибкой. Ему сейчас не переиграть хитрого валлийца. Как известно, войны начинаются тогда, когда один из противников проявляет слабость.

Симон решил не возвращаться в крепость и повернул коня к ущелью. Прогулка освежит мозг, а Кардок, быть может, устанет ждать и поедет домой. Симон представлял, каково придется бедняге священнику, когда безумец Кардок посвятит его в свои планы и объяснит его роль.

Подъехав к тропе, с которой начинался спуск в ущелье, Симон оглянулся и увидел на смотровой вышке Люка. Лучник и флейтист в одном лице смотрел на восток. Вороны черной траурной каймой оторочили каменный парапет. Симон поднял руку, приветствуя лучшего стрелка, исполнившего приказ и не ставшего мстить птицам за наскоки самого старого из воронов.

Но Люк не ответил на приветствие своего командира, он стоял неподвижно и смотрел поверх головы Симона вдаль. Клочок яркой сочной зелени — кусочек лета на фоне унылого осеннего пейзажа — привлек внимание часового.

Аделина Кардок поджидала Тэлброка на небольшом уступе возле дороги, пролегавшей между подножиями двух высоких холмов. Плащ ее цвета летней травы соскользнул с плеч и неслышно упал на спину лошади. Маленькие руки в перчатках, державшие поводья, не напряглись, но Симон, подъезжая все ближе, скорее угадал, чем разглядел, в посадке упрямо поднятой головы, в линии плотно сжатых губ с трудом подавляемое желание спастись бегством.

Она не отводила от него взгляда. В упор смотрела на него, оставаясь на месте. Только когда Симон остановился, Аделина подняла глаза вверх, на часового на вышке, затем опустила их и вновь задержала взгляд на лице Симона. Он оглянулся через плечо:

— Вы вводите моих солдат в грех. Покуда такая красавица ездит по этой дороге, они лишь на вас и будут смотреть. Вокруг может твориться все, что угодно, ни один часовой ничего не заметит.

Его слова не произвели ожидаемого эффекта. Аделина нахмурилась и снова посмотрела на одинокую фигурку вдали.

— Я вас чем-то обидел?

Аделина опустила взгляд на луку седла, на маленький потрепанный сверток, привязанный к раскрашенной доске.

— Нет, — ответила она.

— Тогда вы не будете против, если я проедусь с вами? Аделина подняла глаза и посмотрела на него в упор:

— Я знаю, что сказал вам отец. Вы согласились?

Симон едва удержался от улыбки. Когда ей было что сказать, она вела себя с той же прямотой, с которой выражался ее родитель. Похоже, эта женщина сочетала в себе нечто несовместимое — молчаливую наблюдательность и дерзость, заставлявшую ее порой слишком быстро переходить к сути дела. Интересно, если бы они встретились для этого разговора в доме ее отца, как бы она повела себя тогда? Оставалась бы безмолвной наблюдательницей? Или помогла бы открыть Кардоку глаза на явное безумие его затеи?

В этот момент Симоном овладело странное желание потянуть с ответом, выяснить, насколько сильно в ней желание поскорее узнать исход разговора. Он указал на поношенную кожаную сумку у ее колена:

— В случае моего согласия жениться на вас, Аделина, вы приготовились к бегству? Не обременяя себя лишней поклажей, судя по этому тощему свертку. И далеко ли вы собрались ехать?

Аделина прикрыла сумку рукой, словно защищая от его взгляда.

— Там еще один плащ на случай дождя. Я не убегала, — добавила она, — от своей семьи, судьбы или обязательств.

Из-под мягкого шерстяного капюшона выбилась красновато-рыжая прядь, и ветер подхватил ее. Глаза Аделины потемнели, стали серо-зелеными, как море летом.

Семья. Долг. Аделина Кардок приготовилась выйти за Симона Отцеубийцу ради своего народа. Старик знал, что его дочь достаточно красива, чтобы ввести в искушение самого короля. Зачем он сбывает ее с рук охраннику полуразрушенной крепости?