Подышав на бумагу, я обнаружила еще два слова и, вдохновленная успехом, схватила кисточку и взялась за работу. Когда под пылью проступило что-то еще, я повернула письмо к свету.

Третье письмо дало чуть больше.

Я сложила листки и посмотрела в окно. И кто же такая Кэти?

1853–1854

Школу Фелисити и Адела окончили в семнадцать лет. Пришло время представить девушек свету и Чэдуики, все еще находившиеся в Калькутте, прислали в Роуз-Холл деньги на платья. Увидев чек, миссис Уинфилд нервно хихикнула — столько ее муж не зарабатывал и за год, — но время терять не стала и тут же бросилась покупать ткани и договариваться с портными. За примерками она надзирала с наигранным безразличием, как будто тратить такие огромные суммы на одежду было для нее обычным делом. Отбирая ткани, миссис Уинфилд прикладывала отрезы к лицам девушек, чтобы определить, какой цвет идет им лучше, и перелистывала каталоги с рисунками туфель и ридикюлей.

Девушки презрительно фыркали, выражая свое отношение ко всей этой суете, но Фелисити в какой-то момент поймала себя на том, что ей нравится серебристое шелковое платье со шлейфом, издающим при ходьбе удивительно приятный шорох. Проведя ладонями по богато украшенному парчовому лифу, она испытала приятное волнение. Адела влезла в зеленое шелковое платье с турнюром, выгодно подчеркивавшее цвет глаз и придававшее фигуре некоторую округлость, а контурам плавность, подошла к псише,[14]уткнула кулачок в костлявое бедро и удрученно вздохнула.

На первом балу Адела танцевала так, что расстроенный партнер в конце концов спросил:

— Неужели вы уже устали от танцев?

— Да, — ответила она откровенно. — Есть люди, которым по душе более интеллектуальные занятия, чем сомнительное искусство перемещения по залу по бессмысленной, определенной заранее схеме.

Фелисити танцевала грациозно, и партнером ее чаще других становился Перси Рэндольф, высокий, широкоплечий, симпатичный блондин с волнистыми волосами и прямым носом. В костюме из тонкой шерсти, с широким золотистым шарфом на шее он выглядел изящным и утонченным, а еще ей нравилось вдыхать задержавшийся в его одежде запах трубочного дыма и ощущать под пальцами движение тугих мышц предплечья.

Из-за плеча партнера Адела оглядывала зал. Почему Фелисити так, словно демонстрирует изгиб шеи, отводит голову, чтобы посмотреть на Перси? Почему так часто улыбается? Тонкие пальцы подруги лежали на плече Перси и чувствовали себя там совершенно уютно, как, впрочем, и его широкая ладонь на ее узкой талии. Дважды Адела, извинившись, выходила на террасу, где стояла, стиснув зубы и постукивая по ладони туго свернутым шелковым веером.

— Что ж, — прошептала она в темноту, — ты знала, что этот день придет.

Потом, уже в их общей комнате, Адела, глядя, как Фелисити расчесывает волосы, внезапно произнесла:

— Он тебя не стоит.

Фелисити на мгновение замерла:

— Что?

— Перси. — Адела впилась в нее взглядом, как приготовившийся к нападению ястреб. — Не ценит тебя.

— А по-моему, очень даже ценит.

— У него гнусные намерения.

— Адела!

— Я вижу, как он смотрит на тебя.

— Мне нравится, как он на меня смотрит.

— Держу пари, он даже не заметил, какие тонкие у тебя запястья.

— Запястья?

— Он так доволен, когда ты ему улыбаешься. Должен быть благодарен.

— Адела, что на тебя нашло?

— Он тебя не любит.

— Ты ревнуешь?

Адела осеклась. Затянула потуже шаль на плечах. Фелисити потянулась к ней, но Адела отвернулась.

Перси Рэндольф стал бывать в доме чаще. Выпив чаю под строгим присмотром хозяйки, молодые люди шли гулять. Отдав должное розам миссис Уинфилд, они поворачивали к лужайке, где Перси расстилал на траве свое пальто. Фелисити садилась. Он тоже, но не рядом, а на расстоянии вытянутой руки. Когда девушка наклонялась ближе, Перси отодвигался. Наверно, он чрезвычайно бы изумился, узнав, как раздражает ее эта его сдержанность.

Наблюдая за тем, как молодой человек старается уклониться от любого физического контакта, Фелисити невольно задумывалась, какая же жизнь ждет ее с человеком, отставляющим мизинец, когда пьет чай. Она вспоминала свою мать, вечно занятую утомительными, бесконечными домашними делами и общественными обязательствами, и мать Аделы, мир которой ограничивался ее садом и ее правилами. Какая скука в сравнении с Гонорией Лоуренс, продиравшейся на слоне через джунгли, и Фанни Паркс, жующей пан в зенане. Но она была в Англии, а не в Индии, и Перси ничем не отличался от других молодых людей. У него, по крайней мере, приятная наружность. Может быть, ей удастся вдохнуть в него искорку жизни, пробудить какую-то беззаботность, если, конечно, есть что пробуждать. Попробовать? Смеясь и увлекая Перси за собой, Фелисити добежала до конца лабиринта, где и укрылась в засаде с поцелуем наготове. Если в нем есть страсть, она ее пробудит. Если…

Но Перси в засаду не попал, просто отказавшись последовать за ней в конец лабиринта и призывая вернуться на лужайку и почитать стихи Роберта Браунинга, книжечку которого он достал из кармана. Очевидно, поэтический полдник был спланирован заранее с таким расчетом, чтобы не допустить глупых девчачьих игр.

Адела наблюдала за ними из окна; с такого расстояния они выглядели идеальной парой. Вернувшуюся подругу она встретила у двери:

— Скажи, ты его любишь?

— Ох, ради бога… Ну что с тобой такое? Ты как будто задушить меня готова.

— Любишь?

— Перси — довольно милый мальчик. Но мне не нравится твой тон.

Пока Фелисити развязывала ленточки, Адела ждала продолжения. Но продолжения не было. Фелисити повесила шляпку на крючок и вышла.

Уклончивый ответ подруги Адела интерпретировала как попытку скрыть истинные чувства. Ее собственное отношение к Перси ни для кого секретом не было, и Фелисити просто не захотела устраивать сцену. Адела еще больше укрепилась во мнении, что стороны вот-вот объявят о помолвке, и эта уверенность лишь усилила ее отчаяние и одиночество.

Вернувшись в свою комнату, Адела еще долго мерила ее шагами, но так и не смогла успокоиться. Она села с книгой, но, не сумев сосредоточиться, отбросила ее, потом с минуту расчесывала жидкие, безжизненные волосы и наконец отшвырнула гребенку и снова поднялась.