Но в тот день оставлять коляску я не стала, потому что собиралась подняться к церкви Христа, а Билли такое испытание было не по силам. Я купила два кокосовых кружочка — так или иначе свои три рупии Камал должен был получить — и погрузила коляску в двуколку.

То, что начиналось за границей колониального поселка, уже походило на настоящую Индию. По обе стороны от дороги стояли приземистые однокомнатные домишки с шиферными крышами, в воздухе висел тяжелый запах дыма. По дороге шли, обнявшись, двое мужчин в белых куртах; согбенная женщина в оранжевом сари продавала лаймы под провисшим навесом. Билли захихикал, увидев стоящую посредине улицы миролюбивого вида корову. Ее никто не прогонял, но все — пешеходы, рикши и повозки — почтительно обходили. Никаких признаков опасности, из-за которой так тревожился Мартин, я не заметила. Жуя кокосовые кружочки, мы без приключений катились по разбитой дороге.

Окраина Симлы встретила нас трущобами. Жилищами служили самодельные постройки из шестов с натянутыми между ними веревками, с которых, как грязное белье, свисали плетеные коврики. Влажный от испарений воздух провонял отбросами. Женщины, исполнявшие здесь роль рабочих лошадок, стерегли детей и коров, другие сновали туда-сюда с узлами и связками на спине или голове. Одна из них, когда мы проходили мимо, остановилась и обернулась в нашу сторону. В носу у нее было золотое кольцо, и я подняла было фотоаппарат, но тут наши взгляды встретились. Мы смотрели друг на дружку так, словно хотели понять, как живет она, эта другая. Мне уже не хотелось ее фотографировать. Вглядываясь в мрачное, лишенное всякого выражения лицо, я поняла, что наверняка возненавидела бы хозяев, богатых иностранцев, если бы, оказавшись на ее месте, жила в грязной лачуге с земляным полом и работала не разгибая спины, чтобы вырастить сына. И что тут поделаешь? Я отвернулась.

Неторопливый людской поток струился по обе стороны дороги — одни шли куда-то, другие что-то несли, третьи сидели на корточках в терпеливом ожидании. Люди пасли коз, варили еду на костре, подбрасывая в огонь сухие коровьи лепешки, продавали овощи и фрукты, справляли нужду, разговаривали, ели, спали… В дыму и пыли мелькали женщины в легких, прозрачных сари, запряженные быками повозки, двуколки-тонга, рикши и грузовички, трясущиеся под тяжестью завернутых в брезент, сползающих на бок грузов. Дети клянчили подачку, собаки рылись в отбросах, священные коровы жевали капусту. В храме прозвенел колокол, голос с минарета призвал правоверных к молитве.

Заметив небольшой участок с торчащим из разросшихся сорняков крестом, я попросила возницу остановиться. Это маленькое кладбище я приметила раньше, но в тот день, может быть, из-за того, что думала о Фелисити и Аделе, мне захотелось взглянуть на него поближе. Возница натянул поводья и согласился подождать.

— А что мы будем делать? — спросил Билли.

— Водить носом.

Я сняла его с двуколки, и мы побрели по кладбищу. Тихому, сонному, заросшему травой, как и подобает такому месту. Каменная плита у входа встретила нас такой надписью:

ОНИ МОЛОДЫ И СТАРЫ.

НИ ВОПРОСОВ, НИ ОТВЕТОВ — ВСЕ МОЛЧАТ

Кладбища всегда действовали на меня умиротворяюще, как бы напоминая, что все мы в конце концов сложим наше бремя. Держа за руку Билли, я присматривалась к покосившимся, опоясанным пыльными кустами надгробиям и укрывшимся мхом могильным плитам. В Симле это кладбище не было главным, и могил на нем нашлось не больше двадцати, но все они рассказывали одну и ту же историю о нужде и лишениях, детях и молодых людях, ставших жертвами холеры и оспы, тифа и воспаления мозга. Они лишь подтверждали, что Мать Индия может вышвырнуть нас в любое время, стоит ей только захотеть, и даже не шевельнув при этом пальцем.

Мое внимание привлекло надгробие на могиле супружеской пары, Джона и Элизабет, похороненных вместе с шестью детьми, умершими один за другим за шесть лет. Надпись на другой рассказывала о молодой женщине, скончавшейся при родах в 1820-м.

ВСЕГО ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ ЖИЛА ОНА ДЕВИЦЕЙ,

ЖЕНОЙ НЕ ПРОЖИЛА И ГОДА.

ЧЕТЫРЕ ДНЯ И НОЧИ В МУКАХ ПРОЛЕЖАЛА

И РОДИЛА, САМА Ж УШЛА.

Некоторые надписи звучали более загадочно, но столь же выразительно.

РЕДЖИНАЛД ТАУНСЕНД

1856–1859

НАШ С ЯМОЧКОЙ МАЛЫШ

— А что это за камни? — спросил Билли.

— Ну, Цыпленок… — Как объяснить ребенку, что такое смерть? — Когда люди умирают, мы их хороним и ставим памятные камни с их именами. Эти камни помогают нам не забывать их.

— Здесь лежат люди? — изумился Билли.

— Только тела. — Я наклонилась и погладила его по спине. — Они ничего не чувствуют. То, что делает людей живыми, тем, кто они есть, уходит, когда они умирают.

— Куда уходит?

— Не знаю, милый. Разные люди представляют это по-разному.

Билли задумался, потом спросил:

— Почему людям надо умирать?

— Просто так надо.

— А они возвращаются?

— Боюсь, что нет.

— Вы с папой тоже умрете?

Ох, мальчик мой.

— Еще не скоро.

— Я не хочу, чтобы вы умирали. — У него предательски задрожал подбородок.

— Эй, никто же не умирает. — Я крепко его обняла. — И Спайк не умрет.

— Хорошо. — Малыш потерся щекой о пушистую мордочку. — Я люблю Спайка.

— Знаю. Он будет с тобой всегда.

Билли прижался губами к мягкому уху Спайка и шепотом передал другу благую весть о его бессмертии.

Мы бродили по заброшенному кладбищу, пока не наткнулись на небольшое гранитное надгробие, увидев которое, я остановилась и удивленно моргнула.

АДЕЛА УИНФИЛД

1836–1858

ДОБРАЯ ДУША

Но как же так? Адела ведь не поехала с подругой в Индию — все ее письма пришли из Англии. И вскоре после отъезда Фелисити здесь началось восстание сипаев. Я осмотрела другие надгробия и, не найдя могилы Фелисити, вернулась к надгробию Аделы. Еще раз прочла надпись. Что могло заставить молодую женщину приехать в охваченную восстанием страну?

1854–1855

Отдали концы. «Камбрия» качнулась, отвалилась от пирса, и шумная толпа провожающих подалась вперед, увлекая с собой Аделу и Кейтлин, заглушая восторженными криками поющих миссионеров. Вскоре фигурки на пристани уменьшились, превратились в крошечные пятнышки, и босоногие ласкары в красных тюрбанах полезли по канатам, словно исполняя какой-то цирковой номер.

Фелисити прошла в столовую и села на вращающийся стул. Неподалеку толстая айя укачивала ребенка. Фелисити подумала о Ясмин, расставание с которой так тяжело переживала когда-то. Теперь, покидая Англию, она испытывала двойственные чувства, и сожаление из-за разлуки с Аделой было лишь частью общего ощущения утраты. Ребенок на полу похлопывал айю ладошкой по пухлой щеке и играл золотыми кольцами в ее ушах. Тяжело ворочаясь, корабль уходил по реке в море.