— С ума сошли?! — воскликнул Андреев, тряся пустой фляжкой. — Боже вас упаси от сериалов!

После заседания мы в прежнем составе вернулись в чебуречную. За два часа нашего отсутствия прибавилось народу, поэтому верхняя половина воздуха состояла из сигаретного дыма. Вася Васильев и Ирка сидели всё за тем же столиком. Вася вдохновенно рыдал, Ирка пыталась оторвать его от насиженного места и спровадить в общагу. Задача эта была практически невыполнима, но Ирка старалась.

— Белая горячка, — пояснила она шёпотом. — Дашь сигарету?

Я протянула ей открытый портсигар, Ирка взяла две — себе и Васе. Сидящий со мною рядом Андреев уже достаточно нетрезвым голосом сообщил в пространство, что сегодняшнее обсуждение удалось на славу.

— Что же, — спросила я, — вы так меня и не узнали?

— Как это не узнал! — искренне возмутился он. — Конечно, узнал! Просто вид делал, чтоб никто не догадался…

Я слышу, что Олег закончил свой рассказ.

— Ты когда-нибудь был в чебуречной? — спрашиваю я.

Похоже, удар попал в цель — именно чебуречная имеет наименьшее отношение к его истории. Я гляжу тревожными глазами, мне необходим его ответ, ничто в мире сейчас не имеет такой важности, как чебуречная. Несколько секунд он пытается найти подвох, он нервничает, но потом успокаивается и отвечает:

— Нет! И в МакДональдсе тоже!

Я поджимаю губы и вздыхаю. Он смотрит искоса, но наконец-то молчит.

Срезав угол возле станции метро «Смоленская», мы попадаем на старый Арбат и проходим мимо застывшей пары — Натальи Николаевны и Александра Сергеевича. В их сжатые бронзовые руки кто-то вложил красную розу в целлофановой обёртке. Выглядит это неестественно и пугающе.

Однажды мы с однокурсницей Машей пришли сюда петь. Она замечательно играла на гитаре, я не менее хорошо пела, в заботливо подставленный кофр летели банкноты и монеты. Через некоторое время к нам подошли представители сувенирного магазина, расположенного напротив, и попросили переместиться. Оказалось, что мы отбиваем у них клиентуру: вместо того, чтобы глядеть на рекламу, люди пялятся на нас. В Машиных жилах текла гордая кубинская кровь, к тому же, она не первый год пела на Арбате и хорошо знала московские законы, разрешающие этот мелкий заработок. Поэтому мы заартачились и сообщили, что покинем наше хлебное место только под конвоем, а до той поры будем стоять здесь насмерть. И в подтверждение запели «Интернационал». Озадаченные представители магнитов и матрёшек ушли. Вернулись они через некоторое время и предложили компромисс: они платят нам по сотке, а мы сдвигаемся на двадцать метров. Моя кровь была не такой гордой, как у Маши, поэтому я согласилась и уговорила подругу переместиться. Одарив наших гонителей гневным взглядом, Маша демонстративно сделала двадцать небольших шагов в сторону. Новое место отличалось от старого только тем, что неподалёку квасили пахучие бомжи, и здесь к нам быстрее подползло безжалостное июльское солнце. Так что, в конце концов, пришлось и вовсе уйти на другую, тенистую, сторону Арбата. Бомжи, великие ценители уличной музыки, последовали за нами. Столь благодарных слушателей мне ещё не попадалось — они наслаждались нашими голосами, замирая и обращаясь в слух, стоило нам что-нибудь запеть, и я изо всех сил старалась не переврать ноты. Через час я заметила странное оживление в их содружестве: они шевелились и шушукались, кто-то порывался встать, его дёргали за одежду и заставляли сесть обратно на брусчатку. Вскоре ситуация прояснилась — один из них нерешительно подошёл, держа ладони лодочкой, наклонился к нашей копилке-кофру и высыпал в неё пригоршню монет. Прижав руку к сердцу, он запрокинул голову, а потом так резко швырнул её вперёд, что чуть не клюнул себя в грудь. Мы ошарашено пролепетали слова благодарности. Выполнив миссию, бомжи свернули лагерь и ушли в неизвестном направлении. Марш про «вихри враждебные» понёсся им вслед.

Через несколько метров Олег восклицает:

— Чёрт! Мы же про Пушкина забыли! — и лезет в сумку за вискарём.

— Может, подойдём ближе?

— Нет, — уверенно отвечает Олег. — Он с женой. Чего доброго, поскандалят.

Мы выпиваем, и мой спутник продолжает на ходу развивать глубокую мысль — удачную шутку он выжимает досуха:

— Ох уж эти жёны! Как самим пить — так можно, а как мужик выпьет — так сразу разборки устраивают.

— Милый друг! — отвечаю я. — Не надо проецировать свои семейные проблемы на классиков.

Несмотря на поздний час и темноту на Арбате ещё работает несколько художников. Один выскакивает передо мной:

— Девушка, пишем?

— Только тем и заняты, — вместо меня отвечает Олег.

Возле памятника Булату Окуджаве мы допиваем виски.

Мы проходим Арбат и направляемся к Гоголевскому бульвару. С Гоголем тоже необходимо выпить. Неиссякаем запас алкоголя в сумке моего спутника. Мы останавливаемся возле высокого постамента. Из-под шарообразных опор фонарей выглядывают морды расплющенных львов.

— Когда я был маленький, у меня была книжка. Про тридцатые годы и советскую школу. Не помню, правда, ни автора, ни названия.

— Макаренко?

— Нет… Там был такой эпизод: учитель рассказывает про своих детей, как он привёл их на Гоголевский бульвар, и те немедленно оседлали львов. Учитель вспоминает, что и сам он в детстве так делал, отсюда вывод — жизнь бесконечна.

Лицо его становится одухотворённым и романтичным. Поэтому я отвечаю восторженно:

— А я возле этого памятника год назад с Черныхом целовалась!

Он сплёвывает, открывает вторую бутылку и протягивает мне со словами:

— Стерва. Я ей про жизнь, она мне про Черныха.

Основной посыл моей фразы он игнорирует. Я не унимаюсь:

— А ещё я вчера прилюдно обнажила молодого человека.

Олег прищуривается:

— У тебя навязчивая идея: то сама разденешься, то кого-то другого разденешь. Почему ты так пренебрегаешь одеждой?

— А мне нечего скрывать от коллектива, — заявляю я пафосно. — И вообще, ты самого интересного не видел. Мы с Африканом в группе туристов катались на катере пьяные, как два бегемотика. И я голышом ныряла с борта. Так за мной такая очередь выстраивалась…

— Нырнуть хотели?

— Если бы. Посмотреть…

Олег щёлкает языком, и мне отчего-то хочется оправдаться:

— Зато у меня есть замечательное фото в воде! В стиле «ню». Очень красиво, только вряд ли я его когда-нибудь обнародую.

— А что? Поставь на аватар, собери лайки, — он подмигивает.

— Спасибо. Мой внутренний голос и так уже называет меня нецензурными словами. Ещё он требует избегать твоего общества, ты на меня плохо влияешь.

Олег делает честные глаза (со своим косоглазием он становится похож на бешеного кота) и пытается обнять меня за плечи: