Дорогая Хейли!

Привет, Ангелочек, ты как? Прости, что не писала, опять валяюсь в чертовой больнице. В руку вставлен ЦВК[1]– вроде капельницы, только маленькая трубка идет из руки к сердцу. Через катетер в меня закачивается лекарство. Еще приходится терпеть ингаляции – по две каждые четыре часа. Когда я ложусь спать, пять человек будят меня для очередной чертовой ингаляции. Ну, по крайней мере, самочувствие получше.

Помнишь, как я раньше жаловалась, что мне одиноко? Похоже, то одиночество было послано мне для того, чтобы (немного) подготовить к нынешнему одиночеству. Сначала меня клали на неделю, теперь оставляют еще на семь дней.

Я лезу на стену, потому что это заведение – сущая дурка, тут все либо лгуньи, либо стервы (либо и то, и другое). Мать навещает меня только по выходным – ей надо работать. Может, Сэм и Трейси заглянут меня проведать (надеюсь!).

Эта больница на самом деле клиника, от дома ехать минут сорок пять. Ненавижу здесь находиться. Джефф звонит по межгороду, сколько может. Извини за неразборчивый почерк, это я пытаюсь одновременно делать ингаляцию.

Как ты провела субботу?

Господи, как здесь СКУЧНО! В палате я одна. Могу гулять по корпусу, пытаясь учить испанский по табличкам на стенах. Пока я выучила только «лифт», «лестница», «пожарный выход» и «туалет». Может, имеет смысл пошататься по психиатрическому отделению и подзубрить выражения «защита от насилия», «распоряжение об особых ограничениях», «счет за лечение» и «консультация по проблемам злоупотребления»?

Ладно, пора заканчивать. Как тебе открытка? Я купила ее в сувенирном киоске и огребла нагоняй за то, что меня нет в палате (лгуньи/стервы). Правда прелесть? Маленький нагел вроде нас с тобой. Ой, не нагел, а ангел, вечно я эту ошибку делаю. С замечательными кудрями.

Кстати, я снова покрасила волосы – в черный. Пришлю тебе фотографии, сама увидишь.

Сейчас допишу письмо и сделаю себе бутерброд.

С вечной любовью,

целую,

Мэри Роуз.

P. S. Не обращай внимания на обратную сторону конверта – больничный репетитор пыталась научить меня таблице умножения. Я ответила до столбика на восемь. Всегда знала, что я умная сучка.

Дорогой Никто!

Ко мне в больницу приходил мой настоящий отец. Он в Рединге, но скрывается, чтобы не пришлось платить алименты.

Когда мне было одиннадцать, он довольно долго настойчиво лез общаться со мной, пока не убедил мать забрать иск на алименты. Навешал лапши на уши, что найдет работу ближе к нам, станет хорошим отцом и будет покупать нам подарки и всякие нужные вещи.

В итоге мать забрала иск, и папаша исчез на два года, а когда появился, мы с ним вроде как «поссорились».

И вот в пятнадцать лет я держу рот на замке, чтобы папаше не пришлось платить мое содержание! Какая я дура! Он предложил мне сходить с ним в кино после выписки, чтобы ОН мог подать на алименты с матери. Это уже черт знает что, но я мирюсь с его фигней, не зная, что еще делать.

Он мне просто не нужен, хоть я и схожу с ума от одиночества. Мне бы радоваться, что меня хоть кто-то навестил.

Папаша опасается: если я напьюсь, то расскажу матери, что он в Рединге.

Я ей в любом случае обязательно скажу.

* * *

Дорогой Никто!

Я уже неделю дома. Только что закончила перечитывать письма от людей, которых знала и любила, и рассматривать старые фотографии. Решив усугубить, я поставила запись, как разговариваю с тремя-четырьмя старыми друзьями из Рединга.

Я тогда говорила совсем иначе – как человек с другой душой. Я болтала, смеялась, была счастлива. Странно слышать старые голоса, видеть фотографии знакомых. Прежде я казалась (и была) беззаботной, умела рассказывать хорошие истории, каждый день новую. Жизнь была прекрасной по сравнению с нынешней. Тогда я по-настоящему ВЕСЕЛИЛАСЬ. Теперь я просто ХОРОШО провожу время, а не ВЕСЕЛЮСЬ.

Мне очень, очень, очень не хватает ВЕСЕЛЬЯ.

Когда я снова ПОВЕСЕЛЕЮ?

* * *

Дорогой Никто!

Сегодня умерла моя подруга по больнице, Дженнифер. Как и у меня, у нее был муковисцидоз. Дженни выглядела такой же здоровой, как я, у нас даже был одинаковый хронический кашель (кровавый). На вид мы обе казались исключительно здоровыми. Кто следующий? Кто из нас?

Дженнифер не первая моя подруга, которая умерла. Тиффани было одиннадцать, когда она умерла, Дженнифер тринадцать, Хайди умерла, прежде чем я успела толком с ней познакомиться, Сара на ладан дышит.

А остальные? Когда мы умрем? Отпущенный нам срок подходит к концу. Саре в октябре семнадцать – старушка. Тимми семнадцать – старичок. Джесс и Тиффани до своей старости не дожили. Моя старость. Как это?

Может, Дженнифер умерла вместо меня?

Что полагается чувствовать, когда кто-то умирает, особенно такой молодой и красивый? Я чувствую не совсем то, что полагается. При новости о смерти Дженнифер я испытала шок: я восхищалась ее красотой, юмором, умом, ей было всего тринадцать! Меня обуревали самые разные чувства. Я не знала, стыдиться ли, что еще жива, или радоваться, что умерла не я. Я живо помню, как Дженнифер сидела напротив – в двух метрах от меня, такое в больнице правило, чтобы мы не перезаразились, – и мы улыбались друг другу между хрипами, одышкой и кашлем. Дженнифер была моей подругой. Беседовать с ней было все равно что беседовать с собой, вот насколько мы были похожи.

Сейчас, думая о Дженнифер, я представляю ее в гробу. Вижу ее большие внимательные глаза с закрытыми и зашитыми веками. Вижу ее в очень красивом белом платье, с руками, сложенными на груди. Вижу блестящие темные прямые волосы с бликами от флуоресцентных ламп, под которыми мы сидели в клинике. Дженнифер кажется удивительно ЖИВОЙ.

Трудно осознать, что ее тело гниет в гробу. Она гнила при жизни, как и я, – мы гнием с момента зачатия. Болезнь и инфекции выели ее изнутри. Но мы больше своей болезни – у нас есть души. У Дженнифер была душа. Где-то она теперь?

Надеюсь, ее душа прочтет эти строки.

* * *

Дорогие Дженнифер, Тиффани, Хайди и другие ангелы, безвременно унесенные муковисцидозом!

Вы со мной каждую минуту каждого часа каждого дня. Минута без вас – это минута без воздуха, без гравитации и жизни. Редко бывает, чтобы я о вас не думала, но даже в эти кратчайшие миги душа каплями утекает в бездну мук и одиночества.

Нет несчастья столь мучительного и терзающего душу, как ваше отсутствие. Вы не просто моя опора и защита на этой ускользающей земле: мы существуем где-то вдали от этого отвратительного мира с его безумным бардаком и стойкой ненавистью. Нас ждет собственный рай, куда мы можем войти только обнявшись. Мрачная реальность стеной отделяет нас от истинного дома, но мы с вами знаем дорогу. Вы ушли в рай первыми.