Сермяжная Русь, теряя веру в правдивость, устремлялась на зовы монастырских колоколов, умывая руки от мирского житья в лесных родниках. Верящим в существование где-то житейской правды монастыри казались теми прибежищами, где можно обрести спасение от всех пережитых бед и прикоснуться наконец к вожделенному покою. Однако и за стенами обителей они находили лживость монашества. Лживость, необходимую для обогащения монастырей и их главенства над темным людским сознанием.

Всесословная Русь фанатично стремилась к Божьей милости, сознавая, что в мирской стезе ей уготован извечный труд, слезы матерей, рожающих богатырей для обережения Руси от врагов, обережения Руси от князей и бояр, преющих в парче.

Но, несмотря на все невзгоды, Русь хранила в памяти слова Сергия из Радонежа о том, что ей уготована радость освобождения от ига кочевников слитным людским мужеством, что Русь будет свободной…

Ночь мерцанием звездных глаз любовалась лесной Русью, отыскав в глухомани озеро, званное в удельном княжестве Тайным.

Его лохань, обжатая живописными берегами, покоилась в хвойной духовитости, и, как изумруд в оправе из северного жемчуга, в озере выступал остров, с давних пор слывший родовой вотчиной боярского рода Хмельных. Владела им вдовая боярыня Ирина Лукияновна. Укромное место выглядел себе боярский род – путь к острову зачурован для вражьих сил во все времена года.

Бояре Хмельные выращивали на луговых пастбищах острова коней для войска московского князя Дмитрия, отчего эхо разносило по лесам тревожное в ночную пору конское ржание.

Бояре занимались пестованием коней с XII века. Тогда на Руси из-за великокняжеского престола вели, недоброй памяти, спор братья Александра Невского, князья Василий и Ярослав, и только окрик татарского хана решил братскую тяжбу в пользу Ярослава.

Слава о боярских конюшнях утянулась за грани Руси, и даже хан, восхищенный дарственными табунами, дал боярскому роду охранный ярлык, оберегавший от жадности охочих на грабежи баскаков.

Последний хозяин вотчины, боярин Кукша Хмельной, хмурый по взгляду, но с доброй душой, памятен больше по прозвищу Хромец, оттого что в битве с татарами сабля пересекла на ноге сухожилия. Дородный и приятный ликом боярин Кукша обзавелся семьей на пятом десятке, да и то совсем нежданно. Великим постом оказался в Угличе, где высмотрел себе невесту. Разузнав все надобное о красавице, которой шел семнадцатый год, заслал сватов, но желанного не добился. Знатные родители по боярской спесивости посчитали его недостойным женихом для дочери. Но Кукша от мечты не отказался и, недолго думая, выкрал из родительского дома девушку, покорившую его сердце.

Строптивая, властная мать девушки, навестив боярина, требовала освободить пленницу, но, не добившись желанного, обратилась за защитой родительской чести к великому князю Ивану Второму. Князь беседовал с боярином и, убедившись в чувствах, встал на его сторону, дал дозволение идти под венец с краденой невестой.

Боярыня Ирина не сразу подчинилась мужниной воле. Кукша только через месяц был допущен юной женой в опочивальню, но, выйдя из нее по утру босым, всю жизнь старался с супругой не спорить и ее не ослушиваться. Тринадцать лет текла семейная жизнь в боярских хоромах, подчиняясь уже одному лишь шевелению бровей боярыни. Она родила трех сыновей, но судьба супругов лишила родительского счастья. Дети на втором году от роду умирали от удушия всегда в весеннюю пору.

Мать боярыни, ненавидя Кукшу, злословила про его семейные несчастья, а оттого и бродила молва, что Бог отнимает от боярина сыновей в наказание за кражу у матери дочери, не благословленной на супружество.

Шесть лет назад московский князь Дмитрий возымел желание, чтобы боярин Кукша в подарок хану лично доставил трех скакунов. Выполняя приказание князя, Кукша отбыл в Орду, но по пути два скакуна пали. Прибыв в Орду только с одним конем, боярин впал в немилость и на обратном пути домой был удушен.

На исходе тринадцатого года семейной жизни боярыня Ирина Лукияновна, опалив душу горем, овдовев, не опустила бессильно рук. Унаследовав вотчину, продолжила родовое дело бояр Хмельных…

В боярской вотчине чистили голоса ранние петухи. Пошел ленивый, беззвучный дождь. Сыпал водяной бисер недолго, не налив луж. Умытый рассвет порозовел, освобождаясь от туч, принимал позолоту восходящего солнца.

Озеро, прикрытое рваными холстинами тумана, окрашивалось отражением переливов небесных красок…

В опочивальне боярыни Ирины густой полумрак, только в красном углу – бурая бархатистость бревен в отсветах лампадных огоньков.

На узорной кровати, резанной из дуба, под пуховым одеялом с синей парчовой каймой, подсунув ладонь под щеку, спала Ирина Лукияновна.

Всхлипнув, отворилась окованная медными узорами дубовая дверь. В нее протиснулась жирным телом постельная мамка Вивея, сощурившись, оглядела горницу.

Вчера Вивея поздно уложила боярыню в постель. Старухе все ведомо в хозяйкином характере: не жди от нее хорошего обхождения, ежели переспит, а хуже того – недоспит. Проснувшись, в перинах боярыня нежиться не любит, говоря, что сколько в них ни парься, вдовье звание не отпаришь. У Ирины Лукияновны всякий миг на счету, при таком бойком хозяйстве для всего нужен зоркий глаз.

В вотчине всем известно, что у хозяйки при ее вальяжном обличии характер совсем не женский. Челядь знает про ее строгость и ласковость, а потому ходит с оглядкой. Вспыхнув гневом, боярыня скрещивала руки на груди, чтобы сгоряча не дать им волю и, выявляя боярские повадки, бить по затылкам провинившихся холопов.

Вивея еще раз придирчиво оглядела горницу. Ей не приглянулись горящие с чадом огоньки в лампадках перед киотом с иконами. Послюнявив пальцы, сняла с фитильков масляный нагар, а потом, приметив высунувшуюся из-под одеяла голую ногу хозяйки, подойдя к постели, натянула на нее одеяло. Но Ирина сквозь сон недовольно крикнула:

– Кыш, Огненная! – А приподняв голову, увидев перед собой старуху, потягиваясь, с зевотой спросила: – Так это ты?

– А кому же быть, матушка.

– А мне померещилось, что кошка собиралась пятку лизать.

Боярыня села на кровати. Наклонив голову, укрыла лицо богатством волос цветом золотистой ржаной соломы.

Откинув волосы за спину, Ирина Лукияновна огладила ладонями холеные покатые плечи, а глядя на черный сарафан Вивеи, удивленно спросила:

– С чего монашкой вырядилась?

– Покойного Дорофея во сне повидала. Велел мне в черном жить.

– Я своего покойного Кукшу тоже во сне вижу, одначе в черное не выряжаюсь. Злишь с утра меня причудами.

Не отводя глаз от растерянной Вивеи, боярыня мягко спросила:

– На воле что деется?

– Дождичек малость попрыскал.

– Отвори ставни.

– Все распахнуть?

– Все. Пусть лампадный чад выдует.