Занятые работой мастера не заметили, что в храм вошла боярыня, она вошла и остановилась, залюбовавшись блеском преграды, верхняя часть которой горела позолотой.

Юноша, увидев хозяйку, перестал читать, и тогда Нафанаил, обернувшись, также увидел ее. Оставив работу, он поспешно по шаткой лесенке спустился с лесов и с поклонами подошел к боярыне.

– Будь здрава, Ирина Лукияновна!

– Очей не могу отвести от лепости твоего труда. Земно кланяюсь и благотворю за сотворенное из дерева чудо.

– Прими и ты в ответ поклон за ласковую похвалу деяниям рук моих.

– Никак, подводишь работу к концу?

– Считаные дни остались. Норовлю озолотить, покеда вёдро стоит. С чего сумрачна, матушка?

– Гонец воротился из монастыря с худой вестью.

– Неужли игумен, заупрямившись, не отпустил Андрея?

– Нету Андрея в монастыре.

– Куда ушел?

– В мирскую быль. Где на сей день обретается, в обители знаемости нет.

– Вот ведь как обернулось. Все оттого, что Андрей не успел отдать помысел Господу. Мирское житье липуче, а молодость на помыслы и на ноги шатучая.

– Подай совет, кому храм росписью украшать.

– Живописцами Русь оскудела. Дельно мыслишь – с росписью годить нельзя. Для росписи самая пора. До холодов надо сие творить. Замес под роспись жары и холода боится. А вот осенняя пора для нее самая подходящая по той причине, что замес краски в себя не торопливо берет.

– Может, знаешь, кого звать?

– В суздальском монастыре водится такой мастер. Только стар годами, посему со всякой хворостью дружит. Родом новгородец.

– Зови! Заботой его не оставлю. На любую хворость управа есть.

– Как велишь.

– А иконы кому доверить?

Монах, подумав, комкая в руке бороду, ответил не сразу:

– С ними можно погодить. Ведь эдакая незадача с Андреем. Я уж возмечтал, что повидаю его. Так тебе скажу. Слыхал, будто у нашего князя во Владимире в часовне, над прахом его матери, какой-то живописец по-справному Христа с Богоматерью написал. Может, пошлешь кого во Владимир для распознания о сем живописце.

– Пошлю.

Боярыня пошла к двери, но, обернувшись, вновь постояла, любуясь алтарной преградой.

– По вечеру, отче Нафанаил, наведайся ко мне. Бог тебе помощь!

– И тебе, боярыня, его благословение во всем.

После ухода хозяйки Нафанаил вновь поднялся на леса, а паренек принялся за прерванное чтение…

В погожий день густая облачность при ветре по временам убирала с земли солнечный свет.

На остров на пароме переправились пятеро конных татар, но, не навестив, как обычно, боярский двор, сразу подались к загонам, где паслись кобылицы с жеребятами.

С весны в удельное княжество из Орды прислан новый баскак – мирза Алиман, а оттого кочевники – частые гости в вотчине. Ведут строгий счет приросту поголовья, чтобы не прозевать взять мыто со всякой новой лошадиной головы.

После отслуженного молебна с дозволения боярыни на Тайном озере ловили рыбу. Подошла пора солить ее, делать запасы к зиме.

На песчаной косе острова, клином вползшей в озеро, против изб слободки табунщиков крикливое многолюдство: стариков, старух, ребятишек и баб. Шестеро мужиков под выпев «потянем» под присмотром старосты выводят из воды невод второго замета. Первый улов расторопные хозяйки уже уволокли на свои дворы, а те, кто остался без рыбы, с нетерпением ожидали второго улова.

На пяте невода окаменел диакон Миней. Непомерно тучный телом, не обиженный ростом, увязая босыми ногами в мокром песке, он стоял намертво, несмотря на то что невод все же сволакивал его к воде, а в песке оставалась взрыхленная ногами канавка.

Миней заткнул за ременный пояс полы старого, закапанного воском подрясника, чтобы тот не путал ног, отчего у всех на виду оказались его пестрядинные исподние. Волосы и борода у диакона огненно-рыжие, раскосмаченные ветром на солнечном свету, они мотались вокруг головы будто языки жаркого пламени.

Зычно покрикивая на горластых молодок, а также на ребятишек, сновавших возле него, Миней не дозволял себе соленых словечек и не убирал с лица добродушной улыбки по той причине, что поодаль от него маячила сама Ирина Лукияновна с тиуном и Вивеей.

На боярыне синий летник с золотым шитьем. Шею ее обвила нитка низаного жемчуга, отливающего розовыми огоньками. Хозяйка пришла взглянуть на лов, услышав от дворни, что невода выводят с богатой рыбой.

Мимо косы с господского двора, щелкая кнутами, конюхи под уздцы провели племенных жеребцов на водопой. Он возле кузниц. Там речка Слезница по мочажинному руслу, заросшему осокой, пушистым вейником и конским щавелем, сливала в озеро ледяную даже в самую жарынь лета родниковую водицу.

На косе раздался возглас диакона в полную силу его баса:

– Благослови, Господи, зрить рабам Божьим твое милостивое подаяние!

Возглас возвестил выход невода. Толпа истово закрестилась, когда мужики выволокли на песок кошель невода, туго набитый живым рыбьим серебром. Бабы с радостными криками кинулись к нему и, переругиваясь, сгрудились возле добычи.

В этот момент на косе появились конные татары. На сером в яблоках коне ехал молодой татарин в белой войлочной шапке с лисьим хвостом. На всаднике красный парчовый кафтан. На поясе с серебряными украшениями шариками – кривая сабля и кончар[7]в золоченых ножнах. Следом за молодым татарином – четверо ехавших попарно, старых годами конников в одинаковых грязных и засаленных кафтанах зеленого цвета с желтыми полосами.

Шумная толпа привлекла внимание молодого татарина. Свернув к ней, он оставил спутников. Проезжая мимо Ирины Лукиановны, всадник, отпихнув ногой стоявшего на пути тиуна, сплевывая хмуро, оглядел боярыню, облизав языком бурые губы. Наезжая конем на людей, похлестывая нагайкой чаще всего по женским спинам, татарин доехал до кошеля с рыбой. Осмотрев улов, недовольно заплевавшись, повернул обратно и отдал спутникам приказание ехать к водопою.

После появления татар народ на косе притих. Люди, забыв о рыбе, провожали всадников тревожными взглядами. Все знали, что и от мирных степняков можно ожидать негаданной беды. Дух от них был тягостный, помесь людского пота с конским, но людям пуще этого духа пришлись не по душе бритые злые лица конников.

Появление татар боярыня восприняла как недоброе знамение, молча переглянулась с тиуном и в его сопровождении направилась следом за всадниками. Молодого татарина она уже видела в городе в свите баскака Алимана. У нее родилось подозрение, что поехал он на водопой неспроста, а выполняя какое-то приказание своего господина. Боярыня слышала, что новый баскак был жаден и отнимал понравившихся лошадей, какому бы знатному хозяину они ни принадлежали.