На кухне Вильсон отлепил пленку с двух стульев и стола и теперь возился у газовой плиты и шкафчика под мойкой. Наконец он нашел кастрюлю и стеклянную банку с чем-то похожим на растворимый кофе.

— Стенберг угощает. Кто бы он ни был.

Оба сели.

— Как Софья?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Нам редко удается побыть вместе в последнее время. Но ее голос… мы говорили ночью и сегодня утром… — она чувствует, что я вру, вру больше, чем обычно.

— Береги ее. Понимаешь, о чем я?

— Берегу. И ты это отлично знаешь.

— Хорошо. Это хорошо, Пит. Все-таки она важнее, чем твоя работа, и дети важнее. Пожалуйста, помни об этом.

Он не особенно любил растворимый кофе — после него оставалось пресное послевкусие и вспоминался кофе в дорогих варшавских ресторанах.

— Молчать, ему нужно было молчать, что он из полиции.

— А он был из полиции?

— Не знаю. Вряд ли. Я думаю, он был таким же, как я. И что он черт знает как испугался.

Вильсон кивнул. Скорее всего, тот испугался. И в панике изверг из себя слово, которое по идее должно было защитить его. Но которое именно там, именно тогда произвело обратное действие.

— Я слышал его крик «Я из полиции!», потом — как пистолет сняли с предохранителя, а еще потом — выстрел.

Хоффманн поставил чашку. Пить растворимый кофе было невозможно.

— Совсем недавно у меня на глазах умер человек. Тишина, кто-то перестал дышать — и ты видел его последний вздох, видел, как последний воздух вытек из легких.

Эрик не спускал глаз с человека, на котором лежал отпечаток чужой смерти, и видел перед собой выносливого жилистого мужчину, при необходимости — очень жесткого, но сейчас другого. Прошло чуть больше трех лет с тех пор, как были сделаны первые шаги по внедрению агента Паулы в «Войтек Секьюрити Интернешнл», в рапорте, составленном полицейскими аналитиками из отдела международного мониторинга, эта организация определялась как уверенно растущая ветвь восточноевропейской мафии, уже пустившая корни в Норвегии и Дании. Инспектор из Главного полицейского управления Стокгольма переправил донесение Вильсону и напомнил ему биографию Паулы, о том, что польский у того второй родной язык, а также что на Паулу есть кое-что в ASPEN[19]и что парню устроили серьезное уголовное прошлое, которое при желании всегда можно проверить.

Сейчас они были уже у цели.

Благодаря смелости, солидности и убедительности в роли уголовника Паула добрался до вершины организации, маскирующейся под польское охранное предприятие: в Варшаве он разговаривал с самим вторым заместителем директора и Крышей.

— Я слышал, как он снял пистолет с предохранителя, но не успел помешать.

Вильсон смотрел на своего агента и друга, в лицо, которое попеременно было лицом то Пита, то Паулы.

— Я пытался успокоить их, но не выходя за рамки… Эрик, у меня не было выбора, понимаешь, я играю свою роль и должен играть ее на отлично, иначе… иначе умереть придется мне.

Его лицо сейчас окончательно превратилось в лицо Паулы — как всегда неожиданно.

— А он плохо играл свою роль. Он не справился. Чтобы сыграть уголовника, надо им быть.

Перед Эриком не нужно было оправдываться, он знал все обстоятельства, знал, что каждый день смерть ходит за Паулой по пятам — при такой работе гибель входит в число рисков, Эрик знал, что стукачей ненавидят свои же. Но все же хотел, не зная даже почему, убедиться в невиновности Пита, прежде чем обеспечивать ему защиту от уголовной ответственности.

— Тот, кто стрелял…

— Да?

— Под каким углом?

— Я знаю, Эрик, чего ты доискиваешься. Мне есть чем защищаться.

— Под каким углом?

Хоффманн понимал, что Вильсон должен задать все эти вопросы, таков порядок.

— Левый висок. Прямой угол. Прямо в голову.

— Где ты стоял?

— Напротив убитого.

Эрик Вильсон мысленно вернулся в квартиру, где только что был, к пятнам на полу и флажкам на стене, к конусу пространства, где пятна крови и мозга отсутствовали.

— Твоя одежда?

— Ничего не попало.

Пока ответы правильные.

На месте напротив убитого не было крови.

А вот на стрелявшего попал целый фонтан брызг.

— Она еще у тебя? Одежда?

— Нет. Сжег. На всякий случай.

Хоффманн знал, чего ищет Эрик. Доказательств.

— Я забрал одежду того, кто стрелял. Взял на себя смелость сжечь ее и сохранить рубашку. Вдруг понадобится.

Одиночка. Полагаться только на себя.

Так Пит Хоффманн жил, так он выживал.

— Принято.

— И орудие убийства тоже у меня.

Вильсон улыбнулся.

— А звонок в диспетчерскую службу?

— Это был я.

Снова правильный ответ.

Покидая Крунуберг — twelve, — Вильсон зашел — thirty-seven — в дежурно-диспетчерскую службу и проверил — fifty — запись.

— Я слышал. У тебя был нервный голос. И я понимаю, почему ты нервничал. Но мы с этим разберемся. Сейчас мы разойдемся, и я сразу возьмусь за дело.

Эверт Гренс устал ждать. Последний разговор — двадцать две минуты назад. Сколько времени нужно, чтобы изучить отпечатки зубов и пальцев мертвеца? Якуб Андерсен из Копенгагена говорил об информаторе. Гренс вздохнул. Привлекать гражданских в качестве информаторов и работающих под полицейским прикрытием агентов в перспективе, черт возьми, куда дешевле, чем агентов-полицейских; от информатора можно легко избавиться, «слить» его, ни за что не отвечая и без проблем по профсоюзной линии. Но такое будущее — не для него, Гренса. Когда работу полицейских-одиночек начнут перепоручать бандитам, которые стучат на своих же товарищей, Гренс будет уже на пенсии.

Двадцать четыре минуты. Он позвонил сам.

— Андерсен.

— Уже хрен знает сколько времени прошло.

— Я слышу — вы Эверт Гренс.

— Ну?

— Это он.

— Точно?

— Отпечатки пальцев совпали.

— Кто?

— Мы звали его Карстен. Один из моих лучших агентов.

— К черту кодовые имена.

— Вы же знаете, как работает система. Я как руководитель операции не могу…

— Я расследую убийство. Меня не волнуют ваши так называемые секреты. Мне нужно имя, личный номер, место проживания.