Впрочем, и он обошелся с ней неподобающим для джентльмена образом…

Чарлз оставил эти размышления, и их сменили воспоминания о Мэгги, о ее объятиях, о ее маленьком хрупком теле, которое прижималось к нему с такой силой, что он боялся, не сломается ли она. Ее кожа пахла щелочным мылом, и от нее исходил также пьянящий аромат женщины… аромат Мэгги.

Проклятие! Чарлз заерзал на сиденье, стараясь подавить возбуждение. Он разберется с этим позже, в спокойной обстановке. Он не желает никаких сложностей и намеревается лишь выиграть пари.

Чарлз снова нахмурился, глядя на дворец, построенный в индийском стиле, который неожиданно возник из тумана, блестя в рассеянном лунном свете своими луковичнообразными куполами. Этот особняк обозначал границу земли Эджингтонов – его земли. Полтора века назад члены его семьи, обладая имуществом в виде рогатого скота, сумели приобрести дворянские титулы и стали сельскими аристократами. Теперь все здесь принадлежало ему. На территории поместья еще в давние времена были построены в кредит дома, которые сдавались в аренду на пять, десять или девяносто девять лет, но поскольку доход от них быстро растрачивался, общий долг Эджингтонов со временем достиг ошеломляющей суммы. Чарлз предпринял отчаянный шаг, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Он вложил деньги в рискованный проект, связанный со строительством нового здания, чтобы, пользуясь доходом от его эксплуатации, расплатиться по старым долгам. В то же время необходимо было уменьшить расходы семьи до умеренного уровня, скрывая при этом от общества свое тяжелое положение. И вот впервые за семь поколений рода Эджингтонов баснословный доход от его поместья превысил баснословные расходы.

Чарлз постепенно восполнил утраченное состояние семьи, и теперь ему не нужны были никакие осложнения, способные истощить его денежные средства и энергию. Ему необходимо продемонстрировать обществу благополучие семьи Эджингтонов. Кроме того, он надеялся вновь обрести уверенность в себе, поскольку со страхом ощущал, что потерял свою индивидуальность в период взросления.

Чарлз оставил эти мысли в тот момент, когда перед ним возникли ворота Эджингтон-Хауса. Основной дом стоял особняком, выделяясь среди старинного парка, а остальные дома и прочие постройки богатого поместья разместились вокруг, подобно витиеватому орнаменту. На самом деле этот стиль, распространенный в графстве Ланкашир, не соответствовал вкусу Эджингтона. А члены его семьи в большей степени предпочитали блеск разлагающей среды Лондона, чем здоровую загородную обстановку, и потому этот особняк подолгу пустовал.

С появлением привратника ворота со скрипом открылись, и карета загрохотала по мосту через небольшую речку в конце подъездной дороги, после чего двинулась по тисовой аллее, хрустя колесами по песку. Особняк располагался на вершине холма, окружая своими крыльями мощеный двор в центре. Его фасад, оформленный в стиле барокко, казалось, величественно плыл в клубах тумана. Испещренный каплями, стекающими с медной крыши мансарды, дом выглядел воздушным со своей переливчатой мраморной отделкой и в то же время суровым благодаря холодным строгим очертаниям.

Мать Чарлза считала этот особняк слишком старомодным и фыркала, глядя на старинные портреты и гобелены, украшавшие стены. К тому же он был весьма холодным; даже в разгар лета, когда весь Лондон изнемогал от зноя и Темза мелела, оголяя берега с вонючей грязью, в Эджингтон-Хаусе топили все камины, так как от каменных стен веяло вековым холодом.

Копыта лошадей зацокали по булыжному покрытию двора, и карета остановилась перед домом. Чарлз открыл дверцу кареты и легко спрыгнул на землю.

«Слишком поспешно, – прозвучало недовольное замечание матери в его мозгу. – И весьма недостойно».

Вероятно, его мать не волновали бы любые грехи ее отпрыска, если бы они совершались с определенным достоинством.

Чарлз начал подниматься по ступенькам крыльца ко входу в дом, когда на полпути двери распахнулись и на пороге появилась мать в сопровождении хлопочущих служанок и двух компаньонок в своих вечно черных бомбазиновых одеяниях. При этом пара лакеев попыталась без особого успеха изобразить, что именно они успели предупредительно открыть дверь.

– Чарлз! – воскликнула леди Эджингтон, плавно спускаясь по ступенькам навстречу ему.

– Да, мама, – холодно произнес он в ответ. Когда-то она была для него «дорогой мамочкой», всегда готовой заключить своего ребенка в надушенные объятия. Потом Чарлза отправили в школу Рагби, и каждый год, когда он приезжал домой на каникулы, казалось, она немного менялась: постепенно вместо смеха стали звучать жалобы, объятия все чаще и чаще сопровождались замечаниями или советами, а небольшие подарки – выражением надежды, что «он должен всегда помнить свою дорогую мамочку, которая очень его любит». И сейчас, когда Чарлз взглянул на эту по-птичьи чирикающую женщину с гремящими на тонкой шее бусами, он понял, что, несмотря на любовь, которую он все еще испытывал к ней, она давно перестала нравиться ему.

– Чарлз, где ты пропадал? Я ждала тебя к чаю, а сейчас уже почти время ужина! – сказала леди Эджингтон. Она не проявляла раздражения, хотя суетилась и явно волновалась.

Чарлз проигнорировал искушение просто пройти мимо нее и вместо этого подал матери руку. Она пристально посмотрела на него, потом приняла руку и успокоилась.

Чарлз начал подниматься по ступенькам крыльца с холодным достоинством, и мать покорно ступала рядом.

– Я не обедаю и не пью чай с вами ежедневно, мадам, – сказал он рассудительно, когда они миновали входную дверь. – У вас нет основания ждать меня к столу. Даже когда я дома, – добавил он, подчеркнув слово «когда». – Я привык есть один.

– Но я хочу всегда знать, где ты находишься, – возразила мать. – Ты ничего не сказал ни Роббинсам, ни Кендаллу. Ты же знаешь, что я беспокоюсь. Я боюсь, что может случиться что-то ужасное. Если бы ты сообщал мне о своих планах, приготовленная для тебя еда никогда не была бы холодной. И я бы так не волновалась. Думаю, было бы лучше, если бы ты всегда питался здесь. Это полезней для пищеварения. Случайный прием пищи тут и там – это неправильно.

Чарлз остановился, почти не воспринимая продолжающиеся нравоучения матери. Сейчас они находились в центре холодного великолепия парадного холла. Их окружали белые с позолотой стены, а с потолка смотрела, самодовольно улыбаясь, пышнотелая Европа. Ее роскошные ноги обхватывали быка, погруженного в морские волны.

Чарлз отпустил руку матери, снял верхнюю одежду и протянул ее ближайшему лакею, едва слушая нескончаемые сетования, которые окончательно истощили его терпение. Он шагнул к матери и, прервав на полуслове, наклонился к ее уху, прежде чем она успела отступить.

– Я не ваш муж, – прошептал Чарлз так тихо, чтобы никто другой не мог услышать. – У вас нет основания беспокоиться, так как мое отсутствие не означает измену вам.

Леди Эджингтон отшатнулась, слегка вскрикнув, и лицо ее побелело, как мрамор, а на щеках вспыхнули красные пятна. Чарлз почти пожалел, что сказал ей это, – но только почти. Он вспомнил, как, будучи мальчиком, страдал, сидя по вечерам за столом и чувствуя спазмы в животе от голода, тогда как суп давно остыл и жаркое пересохло, а его мать беспокойно металась в столовой, дожидаясь мужа, который сильно опаздывал, если вообще собирался приехать.