– Я внимательно следил за тем делом. Целая серия заметок была, – сказал он. – Сейчас кинулся, а их нет. Газеты в то время схлопывались быстрее, чем ты успевал сказать «черничный пирог». Никаких архивов. Это знаете, говорят, что из интернета фиг что удалишь, так вот – херня это все. Доменное имя, серверы – что-то не оплатил, и кирдык твоим архивам.

Николаев рассказал, что у него был приятель – преподавал славянские языки в Миссурийском университете; да и сейчас вроде преподает. Дело Гарина было очень резонансным. До России, впрочем, эта история не долетала – так, отголоски, не более. Ну и вообще, если по-честному, громкие дела над учеными быстро забываются и не сильно волнуют общественность. Кто сейчас помнит Гайдузека или Шаньона? В России уж точно никто. А между тем там ведь страшные подробности. Также и с Гариным.

– Я, кажется, был единственным русским журналистом, который в 98-м следил за ходом процесса в Миссури. Сами понимаете, в 98-м у русских были свои проблемы, никому не было дела до академического скандала вокруг сомнительных методов одного там антрополога с русским именем, – он отпил кофе, покачал головой. – И вот теперь. Двадцать лет прошло, с ума сойти, как время летит. И я узнаю́, что он теперь секту основал. Вот это, блин, траектория жизни. Посильнее Фауста Гете. Не сидит человек без дела, шило в жопе.

– В подзаголовке статьи было слово «геноцид», – сказала Таня.

Николаев пожал плечами.

– Заголовки – такая штука. Они нужны, чтобы цеплять внимание. На самом деле речь шла о гибели ста с лишним туземцев на аттоле.

– Что за атолл?

– Рифовый остров или типа того.

– Он убил их? Гарин их убил?

– Никто не знает. Там мутная история. Его неделю допрашивали, каждый день по несколько часов. Он юлил как уж на сковородке.

Николаев говорил о геноциде туземцев так, словно речь шла не о реальных убийствах, а о романе, типа «Тайпи», в котором Гарин – один из героев, не более.

– Во дает, а! Сперва Микронезия, теперь вот это вот. В Подмосковье, значит, окопался.

– Если, конечно, мы об одном и том же человеке говорим, – сказала Лера. – Мы пока не уверены.

– Да он это, он, – Николаев махнул рукой, – я уже даже не сомневаюсь, после вашего рассказа. Живучий как саламандра. Я его как-то потерял из виду после суда, не до него было вообще. Думал, умер или чего. Ему хвост прищемили, а он вон чего – новый отрастил и опять за свое. Мне Брум, – этот мой приятель из Миссури, – про него такую дичь рассказывал, на пару документалок хватит. Есть такие люди, знаете, они в случае опасности отбрасывают прошлое и отращивают новое. Это вот про него.

Таня поежилась.

– Что-что, а следы он заметать умеет. – Николаев посмотрел на часы, засуетился. – В общем, я знаете что? Я тут на встречу опаздываю. Давайте я дам вам почту Брума. Давно с ним не списывались, но блин. Ради такой новости стоит и написать. Он со стула упадет, когда узнает, что Гарин нашелся.

* * *

Таня написала профессору Бруму письмо – и это, кажется, был первый раз в ее жизни, когда ей действительно пригодился ее диплом учительницы английского языка. Написала и несколько раз проверила, чтоб без ошибок. Брум ответил спустя сутки, по-русски. Сообщил, что славянские языки – его специализация, и Таня тут же почувствовала себя дурой – могла бы и догадаться, как минимум проверить на сайте университета. Брум действительно писал по-русски без ошибок, был только один нюанс – у его письма был чудаковатый, архаичный язык, как будто стилизация.

* * *

Читая письмо Брума, Таня сперва решила, что он прикалывается – ну, нравится человеку пародировать эпистолярный жанр. Она даже хотела начать ответное письмо со строчки «Дорогой многоуважаемый господин Метла», но сдержалась. Подумала, не стоит подкалывать профессора, который бескорыстно помогает тебе в твоем «крестовом походе за истиной». Поэтому в ответном письме она сердечно поблагодарила мистера Брума и пообещала «всенепременно» рассказать ему, чем закончится дело.

К письму Брум прикрепил четыре файла: два из них – сканы расшифровки заседания комиссии по этике, за 1 и 2 октября 1998 года. Еще два – фотографии Гарина. На первом фото был молодой человек, еще студент; рядом – гипсовый бюст Наполеона. Гарин стоял, ухмыляясь, ладонь на груди между пуговицами, в наполеоновской позе – явно валял дурака. Второе фото было совсем другим: уже взрослый мужчина, под сорок, с залысинами, стоял на берегу океана и точно так же, ухмыляясь, держал руку ладонью вверх, пародируя известные клише свадебных и отпускных фото. Только на ладони у Гарина было вовсе не заходящее солнце; на заднем плане была четко видна огромная туша – мертвый кит, уже наполовину то ли разложившийся, то ли разделанный, и белые ребра торчали из черно-красного мяса.