– Ха! А вы, стало быть, знаете, как их нужно держать?!

– Это не важно. Имеет значение только то, что вот-вот произойдет переворот. И я ничем не смогу помочь законной власти.

– У меня есть гвардия и полиция. Армия – это… в лучшем случае пережиток. А в худшем…

– Либеральные бредни! – От такого рыка президентские телохранители вздрогнули и едва не вытянулись по стойке смирно. – Не более чем вздор! Когда марксисты придут к власти, поверьте мне, вам будет не до смеха. Если вы не можете навести порядок в стране, то найдутся силы, которые готовы воспользоваться этим.

– Неужели я уже назначила вас шефом тайной полиции? – Изабелла всплеснула руками. – Как же я не углядела такой талант сразу?! Мои донесения…

– Вранье, от первого до последнего слова…

– Не нужно делать из меня дурочку! Не забывайте, с кем вы разговариваете, наконец! – Она в ярости обернулась к Виделе. Тот спокойно смотрел ей в глаза. – Что вы принесли, генерал? Я вижу, у вас бумаги…

– Прошу.

Изабелла приняла из рук Виделы толстую кожаную папку.

– Очередной ультиматум?

– Скорее соображения по выходу из кризиса.

Она криво усмехнулась и сказала тихо:

– Очередной ультиматум… Я уже читала что-то подобное. Вчера мне принесли «соображения» от профсоюзов… Позавчера от комитета национальной гвардии… Да-да, не удивляйтесь, генерал, комитета! Так и сказали… До этого меня завалила бумагами тайная полиция. Просто странно, что в стране столько умных людей, а толку от них никакого нет… И все, буквально все знают, что мне делать. Этого не знаю только я. – Она взвесила в руке папку генерала. – Ваш труд наиболее весом. – Изабелла положила бумаги на край балкона. – Вы простите меня, генерал. Я вспылила и наорала на вас зря. Это просто нервы и тяжелый день. Несколько дней. Много-много тяжелых дней. Я понимаю, что происходит в стране, генерал… Но что я могу сделать? Лишить их, – она махнула на город, где уже зажглись вечерние огни, – свободы?

– Это анархия. Ради свободы мы должны остановить анархию, сеньора!

Изабелла закрыла лицо руками. Сжала виски тонкими пальцами.

– Я изучу ваши бумаги, генерал. Я обещаю…

– На ночь глядя я бы туда не отправлялся, – сказал фон Лоос, поправляя ворот белоснежной рубашки. – Но вам, Генрих, будет интересно. Тем более у вас, видимо, нервы крепче моих. Сказывается опыт.

Генрих неопределенно хмыкнул, глядя, как Зеботтендорф о чем-то договаривается по телефону.

– Я, в общем-то, составляю вам компанию, – продолжал Лоос и залпом допил коньяк.

– За компанию и жид удавился… – пробормотал Генрих.

– Как?! – обрадовался Лоос. – Как вы сказали?

– Это такая пословица. Русская.

– Удивительно! Определенно, есть что-то общее…

– В чем? – Генрих посмотрел вслед нетвердо шагающему Лоосу.

Тот подошел к столику, налил себе еще коньяка, лихо крутанулся на каблуках и едва не упал.

– В нашем с ними мировоззрении…

– С русскими?

– Да!

– Вам кажется. Просто слово «жид» сбило вас с толку. Кстати, не боитесь напиться?

Лоос отмахнулся.

– Боюсь не напиться! Вы все сами поймете, когда сходите на экскурсию с нашим доктором.

– Все так плохо?

Фон Лоос хмыкнул и вдруг спросил:

– А откуда вы знаете русские пословицы?

– Пришлось выучить. Для общего образования.

Лоос погрозил Генриху пальцем и засмеялся. Хотел что-то сказать, но тут Зеботтендорф грохнул телефонной трубкой по аппарату и в раздражении сказал:

– Все готово! Можем ехать!

– Что-то не так? – поинтересовался Генрих.

– Да. Германская привычка разводить бюрократию и наводить порядок везде и всюду!

– Разве это плохо?

– Это прекрасно! Но, черт побери, если я – Я! – хочу посетить лаборатории и показать результаты своих экспериментов кому-то еще, почему я должен проходить через все эти… бумажные завалы?! У вас тоже так было?

Генрих развел руками.

– Порядок во всем. Это чисто германский девиз.

Зеботтендорф раздраженно крякнул и посмотрел на Лооса.

Тот пьяно пожал плечами и сказал:

– Я тут ни при чем. Со своей стороны я сделал все. Машина нас уже ждет. А уж пропуска, бумажки – извините, Рудольф. Сами. Сами.

– Хорошо. Едем.

Генрих напрягся. Но его надеждам не суждено было сбыться. Машина стояла в гараже, а наглухо задраенные специальными шторками окна совершенно не позволяли увидеть что-либо вокруг. В конце концов, он даже не знал, находится ли в Буэнос-Айресе или же его в бессознательном состоянии отвезли к черту на кулички.

Основательно подвыпивший фон Лоос оказался болтлив. Слушая его неумолчную трескотню, Генрих считал про себя секунды, прикидывая по звуку двигателя и тряске скорость автомобиля. Все-таки хоть какой-то ориентир. На случай чего…

– Вас что-то беспокоит? – вдруг спросил Зеботтендорф.

– Да, – честно ответил Генрих.

– Что же?

– Вы, Рудольф. И ваши идеи.

Доктор усмехнулся и хитро посмотрел на него.

– Но вы же понимаете. За этими идеями будущее. Будущее.

– Разве это повод, чтобы радоваться?

– Но причастность к истории разве вас не будоражит?

Фон Лоос продолжал болтать, уже не обращая внимания, что его никто не слушает. Генрих наклонился к Зеботтендорфу:

– А как по-вашему, должен ли Третий Ангел радоваться тому, что причастен к Апокалипсису? Будоражат ли его звуки собственной трубы?

Зеботтендорф откинулся на спинку кресла.

– Никогда бы не подумал, что вы мистик.

Генрих промолчал, складывая секунду за секундой. Учитывая неточность подсчетов, получалось, что лаборатории расположены километрах в двадцати пяти от виллы, где жил фон Лоос. Машина двигалась ровно, что говорило о неплохом качестве дорог и малом количестве поворотов. Скорее всего какое-то загородное шоссе.

Лоос наверняка очень бы удивился, если бы узнал, что Генрих вспомнил еще одну русскую пословицу. На безрыбье и рак – рыба.

– Приехали, – объявил Зеботтендорф, открывая дверцу.

Машина стояла в точной копии гаража, откуда минут двадцать назад выехала.

– Вы уверены? – спросил Генрих.

– Абсолютно! Прошу сюда. – И Зеботтендорф двинулся к неприметной двери в стене. – Прошу-прошу! Будьте как дома…