Но кот промолчал.

Под утро стали терзать Клима дурные сны. Чудилось ему, будто обхватила шею змея и душит с такой силой, что ни крикнуть, ни вздохнуть. И глаза не открыть – что-то прижалось к лицу и давит, давит, забивая ноздри мерзким запахом. В какой-то миг он понял, что это не сон, что ему грозит опасность – может быть, смерть. Клим начал ворочатся, бить руками, но удавка на шее не ослабла, а совсем лишила его воздуха. Горло и грудь пронзило болью, и он потерял сознание.

…Клим очнулся и, застонав, сделал первый глоток воздуха. Под ним была груда еловых ветвей, нарезанных вечером, иголки и частицы коры впивались в поясницу. Перед глазами плавали красные пятна, горло саднило, руки были связаны за спиной. Петли грубой веревки охватывали грудь, а сзади ощущалось что-то твердое – не иначе как сосновый ствол, к которому его примотали. Но сейчас это мнилось неважным – вытянув ноги, тоже связанные, он полусидел-полулежал на покрытой лапником земле и жадно, с хрипом, втягивал воздух. Вместе с ним возвращалась жизнь.

У соседнего дерева валялся Црым, тоже обмотанный веревкой; его волосы слиплись от крови, и кажется, он едва дышал. Кот и джинн Бахлул исчезли, зато рядом с пылающим костром виднелись какие-то люди, все в отрепьях, лохматые, грязные, страшные. Один, опиравшийся на дубину, был высокого роста, босой, в заплатанных штанах и рваной безрукавке, с переброшенными через плечо сапогами. Ближе к Климу сидели жилистый крепыш с широкой разбойной рожей и совсем юный паренек – единственный, чья одежда не зияла дырами. По другую сторону костра – еще двое, и около них свалены грудой котомки, рогатины и топоры.

Сообразив, что пленник очнулся, жилистый вскочил. Глаза у него были волчьи, нос – точно клюв коршуна, а под ним – широкая пасть. Не меньше, чем у Црыма, но тот был гном, а этот – человек. Хотя по виду не хайбориец.

– Ожил, сучье рыло! – ощерясь, буркнул жилистый. – Ожил! Ну так скажи, чего ты тут забыл? Какой товарец приволок лешим да медведям?

– В мешок мой загляни, – с натугой выдавил Клим и покосился на скомороха. Тот лежал без движения.

У костра загоготали, захрустели сухарями, высокий в рваной безрукавке ухмыльнулся и тряхнул пустой торбой.

– Уже заглянули, и не только в мешок. – Жилистый вытащил из-за пазухи Климов кошель и позвенел монетами. – А это зачем? У леших волчьи шкуры сторговать?

Дыхание Клима восстановилось. Пояс с него сняли вместе с ножом, но фляга, спрятанная под еловыми ветвями, уцелела, – он чувствовал, как она давит под правой ягодицей. Вот только добраться до зелья не было никакой возможности – связали его умело и прочно.

Он оглядел оборванцев, уставился на самого рослого и спросил:

– Кто из вас Соловей-разбойник? Кто в атаманах? Ты, верзила?

Снова гогот.

– Не угадал, крысеныш! Ай не угадал! – Жилистый с волчьим взглядом разве что в пляс не пустился. – Это Боха Костомар, и он тебя немножко попытает – вдруг чего еще найдется. А Сруль, Чернявый и Поганка ему подсобят. Поганка хоть баба, а с ножиком умелая… Вроде все? Выходит, я атаман! – Жилистый стукнул в грудь кулаком. – Я Соловей-разбойник! И ты, сучье рыло, скоро меня повеселишь! На углях станцуешь, как костер прогорит!

– Повеселю, харя уголовная! – Клим напряг мышцы, с силой дернул веревку. Бесполезно! Ступни и запястья у него онемели, пальцев он почти не чувствовал. – Непременно повеселю! И вот еще что: не успеет солнце закатиться, как я сверну тебе шею. Или, если угодно, глотку перережу.

– Истинно так! – выкрикнул внезапно шут. – Свернет и перережет! А я спляшу на ваших костях!

Живой! Клим вздохнул с облегчением. Живой, но бесполезный…

Один из бандитов – кажется, Сруль – лениво поднялся, шагнул к Црыму и ударил его ногой в живот. В горле скомороха булькнуло, его глаза остекленели.

Атаман сунул пальцы в рот и свистнул. Звук был оглушительный – с сосен посыпались сухие шишки. Артист! – подумал Клим. Прямо как в русских былинах. Только Ильи Муромца не хватает.

– Полегче, Сруль, не порть забаву. Коротышке тоже пятки подпалим, – молвил Соловей, пристально разглядывая Клима. – Я в рассуждении, что эти двое здесь неспроста… ай неспроста! На купцов не походят, да и какие тут купцы… Помозговать надо!

С этими словами он подсел к костру, высыпал на ладонь золотые «драконы» и принялся их пересчитывать.

Клим снова попробовал освободить руки, но затея кончилась ничем.

– Помозгуй, свистун, – шепнул он едва слышно, – помозгуй… И я в свой черед подумаю.

Подумать было над чем. Граф Ардалион сказал, что за Огнедышащие горы утекли шестеро бандитов, а теперь в наличии пятеро. Почему? Было еще графом сказано, что в банде у него осведомитель. И что с ним? Разоблачили и прирезали? Тогда помощи не дождаться, и зачарованный посыльный ворон к графу не прилетит…

Некоторое время он размышлял над тем, куда подевались кот с джинном. Мог ли Бахлул пережечь веревку, а кот ее перегрызть? Сомнительно, очень сомнительно! Веревка была толстой, а искры джинна годились разве на то, чтобы воспламенить свечу или тонкие сухие веточки. На кота надежды еще меньше, зубы у него острые, но все же не собачьи клыки. Кроме этих печалей была еще одна неприятность: на плече у Бохи Костомара висели семимильные сапоги, и, похоже, они очень ему подходили. Если верзила их наденет и сделает шаг, прости-прощай транспортное средство! Унесется вместе с сапогами к черту на рога – может, в Иундею, а может, в Гиперборею!

– Так, братва, – сказал Соловей, поднимаясь. – Обмыслил я это дело, и мнится мне, что карлик с этой крысиной задницей шастают тут не зря. Клад ищут, прокляни меня все покойники, коим я кровь пустил! Прежде тут великаны лемурские жили, втрое выше Бохи, позакопали кладов, да только не взять их честному люду – все в колдовстве. А эти, видать, знают как и где… Давай, Костомар, этого тащи! – Он ткнул пальцем в Клима. – Да стяни с него обувку! Жечь ее не надо, пригодится!

Верзила кивнул, сбросил рваную безрукавку и напряг мышцы. Они перекатывались по его плечам и груди, как стая чудовищных змей.

– Я мигом, атаман, только сапоги примерю. Как раз по мне!

Боха натянул один сапог, и Клим в бессильной ярости скрипнул зубами. Он дернулся в веревках и заметил, что свистун-атаман глядит на него с нехорошей ухмылкой – видно решил, что пленник в ужасе и панике.

– Брось сапоги, идиот! Брось, не двигайся, иначе…

Выкрик Клима оборвался, когда Костомар притопнул и сделал первый шаг. Второго не понадобилось – верзила исчез, будто растаяв в воздухе. На месте, где он стоял, темнело лишь пятнышко выжженной травы.

– Боха! Где Боха? – Челюсть у Соловья отвисла, он озирался в явном недоумении. – Боха! Ты где, гаденыш?

– Это не простые сапоги. Тот, кто надел их, первым доберется до клада и выгребет все, – молвил Клим с горькой усмешкой. – Пожалуй, вам стоит поискать Боху. Где-нибудь в окрестностях, у ближнего ручья.