– Полин, Вилма Тодд хвастается, что обойдет тебя, – объявила Луиза Гамильтон, не сводя завистливых глаз с волос Полин.

Полин посмотрела в зеркало на отражение сидевшей сзади подруги.

– Луиза, дорогая, да у Вилмы Тодд духу не хватит соревноваться со мной.

Они сидели в спальне Полин, и. наблюдая, как горничная укладывала волосы подруги, Луиза потрогала свою прическу, словно убеждаясь, на месте ли это замысловатое сооружение.

В моду вошел затейливо переплетенный узел из волос, которому полагалось выступать над затылком, поражая воображение, на добрых 25 дюймов. Шляпу из-за этого модницам приходилось носить надвинутой разве что не на глаза. Но очень немногим женщинам хватало на такое внушительное сооружение собственных волос, поэтому они шли на хитрости, пряча под шиньоны проволочные сетки и подушечки. Луизе Гамильтон повезло: ее муж не только располагал достаточными средствами, но и проявил немалую щедрость, позволив обзавестись накладкой из натуральных волос. При этом достойный уважения торговец импортным товаром заверил ее, что волосы для этой накладки, не в пример многим другим, были взяты не с головы умирающей в больнице и не принадлежали они также какой-нибудь нуждающейся уличной женщине. На эту накладку пошли волосы послушницы, принявшей постриг перед поступлением в католический монастырь. Громадный шиньон стал предметом гордости Луизы и радовал ее необыкновенно. Но довольно скоро ей пришлось распрощаться и с радостью, и с гордостью, когда она увидела струившиеся по рукам длинные, похожие на ленты, белокурые локоны Полин, напоминавшие Луизе, что каждая прядь у Полин собственная.

Луизе пришлось пережить еще один укол зависти, когда горничная помогла Полин снять пеньюар, и с ее же помощью Полин надела фижмы с турнюром и нижние юбки. Луиза вспомнила, что у нее когда-то была такая же тонкая талия, как у Полин, но от тех времен ее отделяли семь лет замужества и шестеро детей. Теперь в 25 лет она обрела пышность почтенной дамы, и, чтобы хоть как-то обозначить талию, ей приходилось затягивать корсет сверх всякой меры так, что дело даже иногда доходило до морфия, когда боль от перетянутой шнуровки становилась нестерпимой.

Пока Элси застегивала бесконечные мелкие пуговки на спине шелкового платья Полин, темно-серого с синеватым отливом, Луиза поймала в зеркале свое отражение. Ей захотелось крикнуть в ответ на то, что она увидела: «Обыкновенная, ничего собой не представляющая толстуха-жена богатого скотовода, без цели в жизни, способная лишь тратить состояние мужа да производить на свет детей». Но тут же она устыдилась своих мыслей и ужаснулась им.

– Я слышала, Полин, – заговорила Луиза, отворачиваясь от зеркала, – что Вилма Тодд упражнялась всю зиму. Думаю, ты, наверное, нервничаешь немножко.

– Можешь похоронить меня в тот день, когда меня сможет испугать кто-то наподобие Вилмы Тодд. На соревнованиях по стрельбе из лука у нее нет никаких шансов меня опередить. Четыре года я не знала поражения и собираюсь стать первой в пятый раз.

Полин в душе была довольна, что Вилма намеревалась соперничать с ней в летних соревнованиях лучников. Вилма отлично стреляла, и Полин уже успела узнать о ее усиленных тренировках. Предстояла упорная борьба, но это и придавало соревнованию интерес. Соревнование не доставляло удовольствия при слабом сопернике. Чем сильнее соперник, тем больше радости приносило Полин соревнование.

– Не знаю, Полин, как у тебя это получается оставаться спокойной, – сказала Луиза. – Я очень нервничаю, когда посылаю свой пирог на кулинарный конкурс на ежегодной скотоводческой выставке. И если бы мне когда-нибудь предстояло бороться за победу, я слегла бы в постель не меньше, чем на неделю!

– Соревнование, Луиза, дает ощущение полноты жизни, – говорила Полин, придирчиво оглядывая себя в зеркало. – Победа – это все, она взбадривает, как ничто другое. Быть неудачником способен любой дурак, и любой дурак может отказаться от соревнования. Одержать победу – значит самоутвердиться.

Порой Полин казалось, что в соревновании есть нечто чувственное. Это относилось и к соперничеству с другими людьми, как у нее, или соревнованию с природой, как у Хью Уэстбрука. Именное его упорство и боевой дух вызвали в самом начале интерес к нему, когда даже многочисленные препятствия не могли заставить его отказаться от создания фермы «Меринда». Его решимость добиться успеха возбуждала. Полин всегда знала, что сможет любить только победителя. Ей нравилось думать, что победа пьянит ее, как многих опьяняет вино.

«Даже если победы маленькие, – думала она, придавая шляпе на голове нужное положение. – Например, предстоит добиться, чтобы Хью изменил свое мнение насчет необходимости в привезенной им из Мельбурна няни». Она предложила ему привезти мальчика жить в Лизмор, но он ответил, что предпочитает, чтобы все оставалось, как есть. Полин знала, что он мог быть упрямым, но ей также было известно, что в конечном итоге она сумеет настоять на своем. Так или иначе, но мисс Друри придется уехать.

Вздох Луизы за спиной насторожил Полин, и она внимательно посмотрела на подругу.

– Луиза, чувствую я, что приехала ты сегодня неспроста, и совсем не за тем, чтобы рассказать о Вилме Тодд. Так в чем действительно дело?

– Я зашла не вовремя, Полин. Ты собиралась уходить. Полин знаком отпустила горничную и села на кровать рядом с подругой.

– Расскажи мне, Луиза, что случилось. Может быть, я смогу помочь.

– Ты не можешь ничем помочь, – в глазах Луизы блеснули слезы. – Думаю… я беременна.

– Луиза, милая моя! Но разве из-за этого стоит плакать?

– А что ты думаешь? Я совсем недавно родила Персефону, и вот опять все заново. Тебе, Полин, не понять, каково это. Ты ничего не знаешь, как и что бывает в спальне.

Полин подумала, что она с большим нетерпением ждет, когда придет время все это испытать самой. Снова вспомнился Хью, его неожиданное появление три ночи назад после возвращения из Мельбурна. Она проводила его в гостиную и едва успела закрыть дверь, как он вдруг привлек ее к себе и поцеловал порывисто и пылко. У Полин голова пошла кругом от неожиданности и жара поцелуя. И если бы Хью не опомнился, они бы на этом не остановились, и Полин теперь не пришлось все еще пребывать в неведении о сладостных тайнах брачной ночи. Но хотя Хью вел себя благородно, как джентльмен, Полин чувствовала, как сильны в нем возбуждение и скрученная пружиной энергия, заставлявшие его мерить беспокойными шагами гостиную. Он волновал ее все сильнее и сильнее.

– Ты не знаешь, как это все, – продолжала сетовать Луиза, промакивая платочком глаза. – Майлз такой ненасытный. Знаешь, Полин, иногда я притворяюсь, что сплю, чтобы он оставил меня в покое.

– Луиза, я и подумать об этом не могла. А что если тебе поговорить с ним?

– Говорить с ним? Да что ты, Полин. Майлз в моем присутствии о разведении овец разговор не заведет, а ты хочешь, чтобы мы обсуждали наши личные отношения. Ты же знаешь, какой он щепетильный.