Вместе с тем именно по вопросам установления господства и включения партизанских отрядов в состав регулярных частей Красной армии возникли серьезные трудности, обусловленные спецификой партизанской борьбы. Дело заключалось в том, что после достижения политических целей разбуженный революционный дух в завоеванных областях угасал не сразу, а часто проявлявшееся самоуправство партизанских командиров и прививавшаяся годами самостоятельность при ведении боевых действий мешали вхождению партизанских отрядов в части Красной армии. Ведь такое никак не сочеталось с дисциплиной нормально функционирующей и руководимой на основе единоначалия армии. В частности, еще на VI Всероссийском Чрезвычайном съезде Советов 9 ноября 1918 года Л. Д. Троцкий отмечал:

«Есть превосходно обстрелянные части, которые прошли суровую школу испытаний во время партизанской войны. У них есть командиры, которые разделяли с ними все невзгоды, бедствия и все заслуги боев в течение многих месяцев и на Украине, и на Дону, и на Северном Кавказе, но, вместе с тем, эти части несли в себе – больше всех остальных наших частей на других фронтах и сейчас еще от этого не излечились – отрицательные черты партизанского периода войны. Каждый партизанский командир считал свою часть, свой отряд, который он потом наименовывал дивизией, замкнутым миром; он требовал от солдат своей дивизии соблюдения строжайшей дисциплины и даже нередко умел ее поддерживать и создавать. И в то же время, по отношению к более высоким командным центрам наверху, у него самого часто этой дисциплины не хватало. Свести эти части в регулярные соединения, правильные единицы, дивизии нормально действующей централизованной армии было трудно…» Подробнее об этом можно прочитать в его книге «Рождение Красной армии», выпущенной в Вене в 1924 году.

В результате войсковым командирам приходилось буквально выкорчевывать разлагавший солдат партизанский дух, начинавший распространяться внутри подчиненных им частей. На это довольно остро в своем письме ЦК РКП(б) к организациям партии обратил внимание В. И. Ленин еще в июле 1919 года:

«Партизанщина, ее следы, ее остатки, ее пережитки причинили и нашей армии и украинской неизмеримо больше бедствий, распада, поражений, катастроф, потери людей и потери военного имущества, чем все измены военспецов»[39].

В марте 1920 года в речи на III Всероссийском съезде работников водного транспорта, в которой В. И. Ленин одобрил перенос центра тяжести революционной борьбы с вооруженных народных масс на регулярные части Красной армии, его озабоченность партизанщиной прозвучала еще раз:

«Если наша Красная армия в другой отрасли одержала победы, то это потому, что мы эту задачу сумели решить по отношению к Красной армии. Тысячи бывших офицеров, генералов, полковников царской армии нам изменяли, нас предавали, и от этого гибли тысячи лучших красноармейцев, – вы знаете это, но десятки тысяч нам служат, оставаясь сторонниками буржуазии, и без них Красной армии не было бы. И вы знаете, когда без них мы пробовали создать два года тому назад Красную армию, то получилась партизанщина, разброд, получилось то, что мы имели 10–12 миллионов штыков, но ни одной дивизии; ни одной годной к войне дивизии не было, и мы неспособны были миллионами штыков бороться с ничтожной регулярной армией белых. Этот опыт дался нам кровавым путем…»[40]

После смерти В. И. Ленина в эпоху И. В. Сталина большая часть оставшихся «старых партизан» вместе с другими активными борцами революции, вернувшимися эмигрантами, представителями национальных меньшинств и членами семей видных оппозиционеров в ходе большой «чистки» 1937 года была ликвидирована. И вполне возможно, что в оценке Вайсберг-Цыбульского[41], который сам попал под маховик этих репрессий, содержится немалая доля правды. Он считает, что причиной той трагедии служит тот факт, что участники революционных событий являлись носителями свободы, одним своим существованием напоминая о годах несгибаемого революционного энтузиазма, что отличало ленинские времена от периода деспотии И. В. Сталина.

Основные предпосылки развертывания гражданского сопротивления, естественно, находятся в области политического развития событий. Это означает, что в отношениях между господами и угнетенными должны развиться такие невыносимые противоречия, такая революционная напряженность, которая характерна для ситуации классовой войны. Поэтому для достижения такого состояния в оккупированных немецкими войсками областях были одновременно задействованы две отличавшиеся друг от друга силы – проводники германской оккупационной политики и действовавшие тайно советские функционеры.

Характерные черты немецкой восточной политики проявились довольно скоро, а ее осуществление зачастую проводилось с основанным на осознании своего превосходства пренебрежением, к которому примешивались, возможно, кроющееся в подсознании чувство изначальной вины славян и никогда не исчезавшее недоверие к русскому народу. Поэтому спонтанные нападения на немецких солдат и воздействие продуманных Красной армией мероприятий способствовали обострению складывавшейся на оккупированных территориях ситуации. Во время отхода советских войск красноармейцы в различных населенных пунктах умышленно совершали зверские надругательства частично над мертвыми, а частично и над живыми немецкими солдатами. Делалось это не в последнюю очередь для того, чтобы изначально затруднить возникновение взаимопонимания между германским вермахтом и населением. Немудрено, что такие акции наряду с другими недружественными проявлениями со стороны местных жителей способствовали укреплению в немецких вооруженных силах расовой теории о «недочеловеках» в отношении русского населения.

Этому способствовали и издававшиеся немецкими военачальниками приказы, в которых излагались требования к своим солдатам их отношения к населению на оккупированных территориях. Так, в распоряжении Верховного командования вермахта «Об отношении к вражеским гражданским лицам и русским военнопленным» от 25 июля 1941 года (NOKW 182) и приказе № 2784/41 командования 17-й армии от 30 июля 1941 года (NOKW 1693) говорилось:

«…Русские испокон веков привыкли к жесткому и беспощадному принятию решительных мер по укреплению авторитета. Скорейшего достижения необходимого умиротворения страны можно достичь только при условии беспощадного пресечения любых угроз со стороны вражеского гражданского населения. Всякая терпимость и мягкость являются проявлением слабости…»

Цель такой жесткой установки ясна. Она исходит из обобщений и указывает на необходимость наведения страха как средства поддержания повиновения. При этом применение чувствительных мер устрашения практически не влекло за собой никакого наказания. В результате подобного освобождения солдат от персональной ответственности перед законом каждый житель оказывался беззащитным, что вскоре, несмотря на то что меры концентрации касались только еврейской части населения, привело к распространению всеобщего страха.