словно предчувствуя «усиление строгостей», пророчествовал: «Опять-таки повторяю, что, если б арестанты лишены были всякой возможности иметь свои деньги, они или сходили бы с ума… или пустились бы в неслыханные злодейства».

В остроге администрация почти не вмешивалась в жизнь арестантов. При этом не было никакого иерархического деления. Ни одна группа не навязывала острогу свою власть. «Против внутренних уставов и принятых обычаев острога никто не смел восставать, — пишет Достоевский, — все подчинялись. Приходили в острог такие, которые уже слишком зарвались. Но у нас их тотчас осаживали…»

Иногда в характеристиках арестантов мелькают черты будущих «воров в законе». «Он… любит самое отвращение, которое возбуждает в других… Точно, перескочив раз через заветную для него черту, он уже начинает любоваться на то, что нет для него больше ничего святого…»

«Человек есть существо, ко всему привыкающее». — философски заключает Достоевский, однако потом делает оговорку: «Арестант послушен и покорен до известной степени, но есть крайность, которую не надо переходить». Кому? Ну, конечно, тем, в чьей власти пребывают арестанты. Тем, кто и в те времена был не прочь сказать о себе: «Я здесь царь и Бог». Писатель дал прекрасные портреты острожников, ценою жизни не позволявших унижать их человеческое достоинство. И в этих словесных портретах можно узнать черты редких в наши дни «ВЗ», называемых «правильными».

«В остроге все так исподлилось, что шпионство и доносы процветали…» — читаем мы дальше у Достоевского. Это не могло длиться бесконечно. Рано или поздно должно было появиться наказание за то, что сегодня мы называем стукачеством. И кто-то должен был взять на себя роль вершителя наказаний.

Ну и последнее. Элита преступной среды не могла возникнуть без участия заключенных с психологией прислужников, слуг, рабов, «шестерок» — этой особой человеческой породы, выращенной обществом, где человеческая личность никогда не знала настоящей свободы и достоинства.

Работники тюрем и колоний объясняют возникновение ордена стремлением одной части заключенных возвыситься над другой и паразитировать за ее счет. Персонал здесь как бы ни при чем. Вероятнее всего, процесс был двусторонним. С одной стороны, орден зарождался как выразитель интересов заключенных в борьбе с администрацией. С другой стороны, администрация поощряла создание ордена, так как нуждалась в том, чтобы внутри колоний, которых становилось в десятки раз больше, царил хоть какой-то порядок и шло бесперебойное использование дешевой рабочей силы.

Русскому характеру присущи идеализм и максимализм. «ВЗ» стали олицетворением идеала «настоящего» преступника и выразителями той точки зрения арестантов, что власть продажна, закон чрезмерно суров и их арестантское общество должно быть устроено более справедливо. Во все времена арестанты противопоставляли свое общество тому, которое их отвергло. Но только «ВЗ» довели это противопоставление до высшего предела, выразившегося в создании организации профессиональных преступников.

Можно предположить, что именно тогда в штате мест заключения появились специальные сотрудники, призванные организовать систему доносов и нейтрализовать влияние «ВЗ». Колесо взаимной борьбы закрутилось.

1992 г,

«ГНУЛОВКА»

Из рассказа Андрея М.

«Воры в законе» существуют потому, что им разрешают существовать. Когда система захотела, она их задавила. Я видел это своими глазами в 50—60-х годах.

Тогда в зоны пришли фронтовики и просто порядочные люди. Я знаю, что вы называете их романтиками системы. В какой-то степени это действительно так. Многие еще верили в пресловутую перековку. Но, по мне, они просто хотели честно выполнять свою работу и показать всему миру, что социализм может резко сократить преступность. В короткий срок они стали настоящими профессионалами, потому что умели подавить в себе ненависть к насильнику или убийце, умели отнестись к падшему человеку по справедливости. Именно это стремление к справедливости и привело их к мысли, что воровской орден должен быть уничтожен.

Система давила не только «ВЗ». Она давила и тех, кто с ними боролся. Мизерная, даже по тем временам, зарплата. Работа по 12 часов в сутки. Работа в выходные и праздничные дни. Многие «романтики системы» плюнули и ушли. А те, кто остался, подпадали под влияние старых тюремщиков бериевской школы, которые тоже ненавидели и презирали «ВЗ», но не гнушались получать от них подачки. Все в зонах зависели от производства. От простого надзирателя до начальника колонии. Будет план — будут премиальные. Премиальные придавали их адской работе хоть какой-то смысл. Колонии никого не исправляли. Удовлетворение могло быть только таким, материальным.

Но за эти премиальные нужно было платить. Идти на любые пакости, только бы выполнить план. Главной пакостью был сговор с «ворами в законе». Они заставляли мужиков выполнять план и помогали им в этом. План-то не всегда можно было выполнить. Мешали разные причины, не зависящие порой ни от заключенных, ни от администрации. «ВЗ» договаривались с вольнонаемными нормировщиками. И те завышали расценки, объемы выполненных работ. Такая варганка крутилась, вы даже представить себе не можете. Не случайно заключенным разрешалось иметь деньги. Они набивали ими подушки и матрацы. Кому-то это было очень выгодно, чтобы деньги в зоне были обесценены. Чтобы ими швырялись.

Лично я считаю, что воровской орден был создан нашими доблестными органами. Он им был так же нужен, как какой-нибудь колониальной метрополии — туземная администрация. Гигантская, многомиллионная масса заключенных, в основном политических. Если бы они, не приведи Господь, сплотились… Страшно представить!

Да и сегодня в каждой колонии ровно столько блатных, сколько позволяют менты.

«Романтики системы» презирали блатных и не вступали с ними ни в какой сговор. Не шли ни на какие компромиссы. Даже ради выполнения плана. И за это их стали убивать. В то время расстрел был отменен. Высшей мерой был срок — двадцать пять лет. Тому, кто начинал свой четвертак, воры приказывали привести в исполнение их приговор. Убийце добавляли уже отбытый срок и отправляли в другую зону, где он мог снова безнаказанно убивать. По сути дела, «романтики» ходили, как смертники. И потому именно они первыми поняли, что над «ворами в законе» нужен террор. Расстрел был восстановлен, а ворье поставлено перед выбором: или письменно отказаться от своего воровского закона, или идти на 10–20 лет в казематы страшной Владимирской тюрьмы, называемой крытой.

Ворье запаниковало. Крытая на такие сроки — почти верный гроб. И многие, почти все, дали тогда подписки. Орден был буквально раздавлен. А когда кто-то вдруг приходил в колонию и объявлял себя «ВЗ», администрация зачитывала его подписку — и никто уже этого «ВЗ» всерьез не воспринимал.

В начале 70-х уцелевшие «ВЗ» собрались в Киеве и начали соображать: как же выжить самим и дать выжить своей воровской организации. С учетом