так небрежно Шулер упомянул о смерти моего отца. Я поняла, что пока не готова говорить о Бендиксе. Мне нужно было еще несколько секунд – еще немного хлеба, еще немного чая, еще немного времени, чтобы собраться.

– Она и историй о Всаднике не любит, – сказала я. – Каждый раз, когда кто-то упоминает Всадника, она раздражается.

Почему я заговорила о Всаднике, если сама едва признавала его существование?

К моему удивлению, Шулер хихикнул:

– О, ну, она так до конца и не простила Брома за то, как он поступил с учителем.

– С учителем? С тем, с журавлиной фамилией?

– Икабод Крейн. Так его звали. И Бром думал, что его отношения с Катриной становятся слишком уж тесными, хотя любому дураку было ясно, что она лишь использует Крейна, чтобы заставить Брома ревновать. И это таки сработало – вот Бром и рассказал Крейну историю о Всаднике, чтобы припугнуть его.

– Да, знаю.

Ну, это знали все в Лощине.

– О, но знаешь ли ты, что той же ночью Бром переоделся Всадником без головы и так напугал Икабода Крейна, что тот сбежал из Лощины и больше не вернулся?

– Бром? – Я уставилась на Шулера, гадая, не шутит ли он.

– Конечно, Бром. Естественно, об этом знают не все, а те, кто знает, хранят секрет, потому что Бром попросил их, а когда Бром Бонс просит о чем-то, его просьбу обычно исполняют. Но Катрина вытянула из него правду. Женщины это умеют.

– Так вот почему Бром всегда смеется, когда кто-то заговаривает о Всаднике, – протянула я. – Но… его выходка не рассердила настоящего Всадника?

Лицо Шулера вытянулось – то ли от замешательства, то ли от чего-то еще… неужто от страха? Но странное выражение исчезло прежде, чем я разобралась в истинных чувствах старика.

– Настоящего Всадника? Нет никакого настоящего Всадника. Это всего лишь сказка, сейчас уже почти забытая.

– Нет, – возразила я. – Всадник существует. Я слышала его вчера ночью.

– Может, это клудде пытался тебя одурачить, – сказал Шулер.

Говорил он с таким же сильным акцентом, как мой прадедушка ван Тассель, которого я едва помнила. Он приехал из Голландии задолго до того, как деревня, в которой мы живем, вообще появилась.

– Да, клудде – они такие. Их представляют волками с крыльями, демонами, затаскивающими детей в воду, чтобы утопить, но они способны менять обличье, становиться кем-то иным. Иногда они прыгают на ничего не подозревающего прохожего, делаются тяжелыми-тяжелыми и придавливают человека к земле – до тех пор, пока он не умрет. Топят на суше, можно сказать.

Равнодушный тон Шулера мне не понравился. В голосе его не было ужаса, который, казалось бы, полагалось испытывать любому при мысли об утоплении, на суше или в воде.

– Клудде может выглядеть волком, а может превратиться в ворона, змею, летучую мышь, лягушку. Может стать деревом, вырастающим до самых небес и касающимся листьями туч. Уверен, если бы он захотел стать Всадником, то стал бы им. Иные говорят, что клудде способен даже притвориться человеком.

Так кого же я слышала вчера ночью – этого клудде, о котором говорит Шулер? Нет. Когда Бром оставил меня одну на лугу, я почувствовала совсем не то, что ощущала, глядя на существо, склонившееся над мертвой овцой. Та тварь, возможно, и была клудде Шулера. Но мой Всадник не был клудде.

«Мой Всадник», – подумала я, и сердце мое пропустило удар. И не только из-за страха – тут примешивалось что-то еще, какое-то чувство, которое я только-только начала опознавать. Тень воспоминания вновь скользнула по изнанке сознания, и я увидела темную фигуру на лошади, склонившуюся надо мной. Потом Шулер заговорил снова, и видение исчезло.

– Клудде пришли вместе с нами из Старого Света, – сказал Шулер, уже забыв о Всаднике, в то время как мой разум словно бы угодил в какой-то замкнутый круг, где слышался стук копыт, вторящий биению моего сердца.

– Бо`льшую часть времени они дремлют в лесных чащобах, – продолжал Шулер. – Но иногда кто-то из них просыпается. Один вот проснулся десять лет назад, когда погиб твой отец. А теперь снова – и забрал того мальчика.

– Но почему он проснулся? И что случилось в прошлый раз, когда он проснулся?

– Ты хочешь сказать – кроме убийства Бендикса?

– Я хочу, чтобы вы не говорили об этом так сухо и грубо. Он был моим отцом, пускай я и не помню его.

– Если я смягчу свою речь, он что, станет менее мертвым? Тебя интересует правда или твои переживания?

Я недовольно зыркнула на него и, за неимением других занятий, отхлебнула чаю – который оказался таким обжигающим, что на глаза мои навернулись слезы, когда я попыталась проглотить его, вместо того чтобы выплюнуть обратно в кружку.

– Ладно, – просипела я, справившись с чаем, потому что действительно хотела знать. – Правда.

– Правда в том, что я не знаю точно, отчего они просыпаются, – сказал Шулер. – Ой, только вот не смотри на меня так, словно бы говоря: «Ты зря потратил мое время, старик».

Именно эта мысль мелькнула у меня в голове, так что я уставилась в тарелку и принялась намазывать маслом очередной ломтик хлеба.

– Как приятно видеть молодого человека с хорошим аппетитом, – сказал Шулер, наблюдая за мной.

Под его взглядом у меня вся кожа зудела и хотелось не раздумывая выскочить за дверь.

Он откашлялся, прочищая горло.

– Так вот, я и говорю – клудде. Не знаю точно, отчего он просыпается, но, похоже, периодически-таки просыпается и выбирает жертву.

– Такое случалось раньше? Я имею в виду, до Бендикса?

Шулер кивнул:

– Много-много раз.

– Но почему об этом никто не говорит? Почему никто не уехал отсюда после первого же случая? У людей нет никаких причин оставаться именно здесь. Страна большая.

– Никто об этом не говорит, поскольку народец тут суеверный и смирился с тем, что ему суждено жить рядом с лесом, набитым привидениями. Местные верят, что разговоры о клудде приманят клудде – и навлекут на людей несчастье.

– Тогда почему вы говорите об этом со мной?

– Я стар. Я уже не боюсь ночных кошмаров.

Голос его прозвучал очень устало, и Шулер показался мне куда старше, чем секунду назад, но, опять-таки, у меня возникло чувство, что мужчина не столько устал, сколько притворяется – и что

он не так уж и стар. Искренности в Шулере де Яагере не было ни на грош, но в его истории все же имелись намеки на правду. Да, правда в его рассказе была – но ох, если бы только я могла докопаться до нее! Однако в