ещё, кроме них? Разве страдания Конлея и Альфреда исходили не из их собственных поступков? Разве у них никогда не было выбора?

Выбор был. И сейчас, наверное, первый раз в жизни Конлей не пытался сделать его правильно. Идти уже было некуда.

— Всем встать, суд идёт.

Конлей встал и посмотрел на судью. На его лице проглядывало явное волнение, губы кривились в попытках сдержать лишние слова. Глаза небыстро, но в отчаянии перебегали с места на место, чтобы не столкнуться с взглядом человека на скамье подсудимых.

Догадывался ли судья, кто сейчас перед ним за решёткой? Возможно.

Конлей вглядывался в лицо этого человека, пытаясь найти что-то, отличающее его от других в этом зале. Тщетно, как всегда. Даже в её лице не было какой-то явной особенности. Но она точно была особенной.

Какой? Какой она была? За что он её любил?

— Подсудимый Конлей Райан обвиняется в нарушении Порядка № 5 — убийство гражданского лица.

Ни один из сидевших в зале не подозревал, скольких гражданских лиц. И скольких ещё могло погубить их с товарищами занятие. Даже при таких мыслях улыбка не сползала с губ Конлея. Он не мог не улыбаться, осознавая всё, что произошло. Вернее, он не мог сделать нечто иное. Мог изменить и менял, что мог. Но прошлое безвозвратно уходило в пучины подсознания, откладываясь в памяти и не оставляя возможности исказить воспоминания, приукрасить их.

Конлей уже сделал всё, что мог. Оставалось только улыбаться. Как улыбалась она.

— Подсудимый, вы признаёте свою вину?

Странно. Эта фраза отсутствовала в сценарии церемоний выселения. Неужели и в этом человеке за столом оставалась эта сладостная жажда нарушить, отойти от нормы?

Эта мысль не была в голове Конлея мимолётной. Она появилась в ней давно и так же давно потеряла всякую надежду на то, чтобы её кто-то услышал.

Признавал ли он свою вину в произошедшем? Вину во всём, что терзало его, мучило, нещадно повергало в сомнения и привело к тому, что сейчас Конлей сидел с упавшими на глаза волосами, почти равнодушный к тому, что было, что есть и что будет через несколько минут?

В его глазах даже сверкнул былой огонь.

— Полностью, — охрипшим голосом бросил бывший смотритель, бывший любовник, бывший наставник. Бывший человек на пороге единственного выхода.

Мозг его внезапно оживился, когда он внезапно услышал слишком знакомые хлопки, раздававшиеся с улицы. Стрелял не один человек, несколько. Раздавались крики, невнятно слышимые сквозь стены здания Суда.

Сердце Конлея ёкнуло. Он вновь вернулся душой в тело, которое вот-вот готовился покинуть. Что? Что там происходило?

Словно в ответ на его вопрос один из смотрителей у дверей попытался выглянуть на улицу. Через пару секунд раздался отдаленный выстрел и его кровь растекалась по старому ламинату.

Нет, этого не могло быть.

Конлей уже отчётливее слышал крики с улиц, явно повторяемые нарочно, но шум выбегающей из здания толпы вновь заглушил их.

Нет, этого не могло быть.

А если…если могло? Мозг отказывался принять эту мысль.

Конлей уже несколько минут чувствовал знакомый запах и только сейчас обратил на него внимание, оторвавшись от решётки. Подожжённое здание медленно наполнялось дымом. Рефлексы смотрителя говорили, что отсюда стоило бежать как можно скорее.

Но разум, недавно едва не оказавшийся на пороге безумия, твердил иное.

Конлей ведь уже отрешился от жизни, уже смирился со всеми потерями и даже признал свою в них вину. Уже приготовился к спокойствию…

Очевидно, огонь революции преследовал двух людей, оставшихся в здании, на протяжении всей жизни.

Скоро наступит справедливость.

Конлей вновь бросил взгляд на судью, на этот раз вставшего из-за стола с какой-то целью.

Странно, но сейчас на его лице будто было написано спокойствие. Умиротворение.

Судья подошёл к решётке и открыл замок.

Сердце Конлея ёкнуло во второй раз. В голове уже медленно набирала обороты новая идея, по сути отличавшаяся от прошлой лишь незначительными деталями.

Сейчас у него вновь появился выбор. Вновь появился шанс кое-что изменить.

Нет, Конлей давно не верил, отчасти из-за жизненного опыта, отчасти из-за дневника отца в то, что революция могла что-то поменять в этом мире. В Куполе нельзя было что-то изменить. Купол был единственным возможным исходом действий человечества и единственной возможной формой его существования. Революционеры поймут это, придя к мнимой власти.

Правительство играло в этом мире лишь роль кого-то, стоявшего выше обычных людей и в ком нуждались обычные люди, хотя на деле его представители от них не отличались.

Судьба каждого в этом мире не отличалась от судьбы любого другого. Все были в одной лодке, все жили под одним Куполом и боялись одного — конца.

Все не понимали, что он уже наступил. Оставалось лишь немногое для завершения этой глупой эпопеи, в которую попал человек.

Никто этого не понимал, но тем не менее, жизнь обитателей Купола явно была направлена на то, чтобы они наконец окончили собственное существование.

Конлей медленно подошёл к судье и, смотря сверху вниз в серые, слегка синеватые глаза, кивнул то ли в знак благодарности, то ли в знак одобрения. Судья, нахмурившись, кивнул в ответ.

И вновь Конлей быстро шагал по улицам серого, теперь ещё и пропахшего дымом Купола. Оглядывал горящие здания и не понимал, что будет делать, если даже сможет пережить революцию. Изредка попадались разбитые лампы, которые по графику с минуты на минуту уже должны были погаснуть.

Подсознание верно вело его к зданию Правительства. Они могли идти только туда. Конлей всё отчётливее слышал их крики.

По улицам вперемешку рядом друг с другом лежали тела погибших смотрителей и восставших в обычных рабочих куртках. Конлей медленно подошёл к одному из них. Привязанная к предплечью повязка изображала до боли знакомый рисунок Эллиота — пылающее солнце.

На этом месте на куртках рабочих был написан номер Энергофабрики, к которой они привязаны. Конлей едва ли стал волноваться больше прежнего, когда, сорвав одну из повязок, увидел на рукаве полустёртую четвёрку. Хотя, вероятнее всего, к ним присоединились и рабочие других фабрик.

Он бежал дальше. Вот и толпа протестующих, что-то вразнобой скандирующая у здания Правительства. Смотрителей вокруг Конлей не видел — наверняка все либо полегли под натиском опьянённых идеей людей, либо предпочли не сопротивляться им.

Голова начинала болеть от запаха дыма, которым пропахло всё вокруг. Конлей никак не мог разобрать, что кричали рабочие.

Вдали послышался звон церковного колокола. Недалеко от Конлея кто-то из протестующих, размахнувшись, бросил в лампу камень. Внимание бывшего смотрителя привлекла тёмно-синяя куртка, надетая на того человека. Повязка на предплечье тем не