Представ перед полководцем, он по-воински приветствовал его, ударив себя кулаком в грудь, протянул пакет от Сената и встал навытяжку в ожидании ответа.

— Это нелепо! — воскликнул Квинт Валерий Цепион, вне себя от гнева. — Подкрепление запаздывает, но мне всё равно приказано удерживать позицию. Но мои люди измотаны и не могут больше сопротивляться!

Центурионы Реций и Азеллий мрачно кивнули, соглашаясь с командиром. Выругавшись сквозь зубы, Цепион швырнул на стол папирусный свиток.

— Прости мою вспышку, трибун. Ты, наверное, устал, садись и выпей что-нибудь с нами, — дружелюбно предложил он.

Аврелий без сил рухнул на скамью Вот тогда он и увидел её. Она бесшумно возникла в тёмной палатке с амфорой в руке, словно рабыня. Ни слова не сказав, налила вина всем четверым воинам.

От неё не пахло благовониями, на ней не было нарядной одежды, напротив, её можно было принять за служанку в тунике из грубой шерсти, с обмотками на ногах и узлом волос на затылке, но в глазах её пылала патрицианская гордость, не нуждавшаяся ни в каком внешнем подтверждении, и светилось сознание собственной значимости.

— Моя жена Вера Клавдиана… — представил её Цепион. — Она всегда следует за мной во всех военных походах.

— Моё место рядом с тобой, — коротко ответила она, повторив по сути брачную формулу старинных времён — ubi tu Gaius, ego Gaia — «где будешь ты, Гай, там буду и я, Гайя», которую по традиции произносила женщина, выходя замуж первый раз и клянясь быть верной мужу всю жизнь.

«В Риме теперь совсем другие времена, — подумал трибун, — и матрон, которые выходили бы замуж лишь однажды, давно уже нет. Каждая аристократка собирает коллекцию минимум из трёх или четырёх мужей, и плебейки вовсю стараются подражать им».

Что касается супружеской верности, если Аврелий когда-либо и верил в неё, то ему хватило нескольких месяцев брака с Фламинией, чтобы навсегда избавиться от этой иллюзии. Веру Клавдиану, однако, мало интересовало, что делали другие женщины.

— Вера по рождению принадлежит к роду Клавдия, притом что её отца усыновил Вер, — объяснил Цепион. — Мы поженились более двадцати лет тому назад, и у нас двое детей, оба родились в походных палатках. Сын служит в Галлии, но сейчас находится в Риме, а дочери девять лет, и она в безопасности, в деревне…

«Семейство Клавдия, — подумал Аврелий, — одно из самых древних и аристократических в Риме, то самое, к которому принадлежит и Тиберий Цезарь. Вот почему эта женщина выглядит так царственно даже в нищенских одеждах!»

Квинт Цепион словно прочитал его мысль о далёком и недосягаемом императоре.

— Тиберий, должно быть, был пьян, как обычно, когда писал это, — заявил Цепион, стукнув кулаком по посланию.

— Приказ утверждён Сенатом, — возразил Аврелий.

— А что, по-твоему, отцы-основатели утруждают себя чтением указов Цезаря, прежде чем подпишут их? Ты же отлично знаешь, что теперь погоду в империи делает Сейян[38]. Этот старый дурак Тиберий отдал ему Рим на растерзание!

— И всё же префект претория… — заговорил было трибун.

— Это сукин сын и кровопийца, жаждущий власти. С тех пор, как умер Германик[39], в Риме все идёт не так! — прозвучал жёсткий ответ полководца.

Аврелий опустил глаза, не в силах возразить. Он мало знал Элия Сейяна, чья звезда взошла всего несколько месяцев назад, но и то немногое, что ему было известно, позволяло думать, что у Цепиона имелись все основания так говорить. К тому же в городе ходили слухи, будто к смерти Германика, скончавшегося в расцвете сил и на вершине славы, приложили руку сам Тиберий и его мать Ливия…

— Даже и не подумаю повиноваться этому безумному приказу! — решительно воскликнул полководец. — Будем отступать небольшими отрядами к границе. Германцы не станут нам мешать, вот увидите.

— Но Двенадцатый легион вскоре прибудет, и если мы оставим позиции, то им негде будет закрепиться! — возразил трибун.

— Всё равно этот лагерь обречён! Если мы спешно не уйдём отсюда, нас просто перебьют!

— В таком случае я должен немедленно вернуться и предупредить об этом командира Двенадцатого легиона! — заявил Аврелий.

— Поедешь завтра. Тебе надо поспать хотя бы несколько часов, — сказал полководец.

Однако наутро Публий Аврелий не уехал. В ту ночь вражеская стрела, пущенная с нечеловеческой силой, пробила ткань палатки Цепиона и поразила его прямо в живот. Вскоре командир Одиннадцатого легиона умер.

Отдав должные почести праху полководца, четыре сотни измученных легионеров, повинуясь полученному приказу, остались на своём посту в ожидании подкрепления.

Каждый день они с опасением ожидали наступления варваров, каждый вечер удивлялись, что ещё живы.

Прошло два дня, а наступление так и не началось.

В ту ночь трибун вертелся на своей походной койке не в силах заснуть.

Неужели возможно, спрашивал он себя, так сильно желать женщину, убитую горем вдову, которая к тому же годится ему в матери?

И всё же с того вечера, когда увидел Веру Клав-диану, он не переставал мечтать о ней, представляя её тело, скрытое под грубой шерстяной одеждой, и просто не мог поверить, что после двух лет бурного брака с Фламинией он ещё в состоянии испытывать подобную страсть…

Он должен запретить себе поддаваться влечению. Если выживет и вернётся в Рим, то займётся изучением философии, научится держать под контролем свои инстинкты и чувства, заложником которых нередко становился, — страдание, гнев, страх, желание…

Пока же Рим был далеко, и ему не удавалось выбросить из головы Веру Клавдиану. Он представлял её настолько ярко и думал о ней так напряжённо, что ему казалось, будто видит её воочию… Нет, это не снится ему, понял он, протирая глаза, она действительно здесь, в его палатке!

Аврелий протянул руки, и она опустилась к нему на походную кровать.

X

ЗА ЧЕТЫРЕ ДНЯ ДО ИЮНЬСКИХ HOH

На другой день Публий Аврелий Стаций позвал Кастора в библиотеку.

— У нас беда… — начал он.

— Всё знаю, мой господин, я стоял за дверью, — сразу же прервал