можно лучше… Ах да, чуть не забыл… Тут тебе послание пришло, — сказал Кастор, протягивая хозяину свиток. — Прочти внимательно. Это от твоей невесты или будущей вдовы, если предпочитаешь.

Восковая печать выгладела нетронутой, и всё же патриций не удивился. Он уже давно понял, что не бывает такого послания, как бы хорошо оно ни было запечатано, которое устояло бы перед ловкостью вольноотпущенника.

— Гайя Валерия просит тебя о встрече. Уверен, она хочет подставить тебя! — и в самом деле сообщил Кастор.

— Когда ты перестанешь, наконец, вскрывать мои письма, нечестивец! — вскипел рассерженный Аврелий.

— Письмо доставила Цирия, а я только сложил два и два, — нагло солгал грек.

— Ладно, на этот раз притворюсь, будто поверил тебе.

— Есть смысл поверить, мой господин, ещё и потому, что Цирия имеет зуб на свою хозяйку и рассказывает о ней такое… Похоже, ты не первый богач, за кого добродетельная матрона пытается выйти замуж, — и он в подробностях изложил патрицию признания служанки.

— Ничего не скажешь — ты хорошо поработал, — согласился Аврелий, когда Кастор закончил свой рассказ. — Позови-ка мне теперь Париса!

— Сию же минуту, мой господин, — ответил грек и добавил: — Между нами говоря, уж мне-то мог бы признаться… Это ты убрал с дороги старика, чтобы легче было предаваться разврату с его женой?

— Кастор, я дал честное слово римского гражданина! — возмутился патриций.

Грек, ни во что не ставивший никакие клятвы, только покачал головой.

— Вот и я, мой господин, — предстал перед Аврелием управляющий.

— Послушай, Парис, мне нужен точный отчёт о финансовом положении Валерия Цепиона и его сестры.

— Следует передать эти сведения секретарю, как и в случае с Антонием Феликсом? — поинтересовался дотошный управляющий.

Тут патриций сообразил, что в прошлый раз хитрый Кастор присвоил себе вознаграждение за чужие труды и предпочёл сменить тему:

— Парис, а ты исполнил то поручение, которое я тебе дал?

— Ты имеешь в виду, передал ли я деньги той, той… — управляющий запнулся.

— Женщине, Парис, женщине… Если хочешь, куртизанке, гетере, жрице любви, шлюхе, гулящей уличной девке. Но ты, надеюсь, помнишь, что её зовут Глафира, — терпеливо объяснил патриций.

— О, мой господин, это было ужасно! Не поручай мне больше таких трудных заданий!

— Ты хочешь сказать, что она отказалась от денег? — удивился сенатор.

— О нет, она взяла их, и весьма охотно, но потом никак не отпускала меня! Так повисла на мне, что мы походили на анчоусов в масле в глиняном горшке… Не знаю, улавливаешь ли ты мою мысль…

— Улавливаю, улавливаю…

— И потом она вела себя как-то странно, словно ей трудно было держать свои руки в покое. Жаль, что у этой женщины, которая умеет так красиво говорить, подобный недостаток — все время трогать собеседника…

— Действительно щекотливая ситуация, Парис. Не хотел бы я оказаться на твоём месте, — вздохнул Аврелий. — Постараюсь больше не подвергать тебя такому суровому испытанию.

— Я просто не понимаю, почему многие уважаемые люди посещают этих женщин, мой господин! Уходя, я встретил самого консула!

Патриций навострил уши, заинтересовавшись. Значит, отношения продолжаются…

— А ведь у Метрония такая красивая и добродетельная жена! Что он там забыл, спросил я себя, у этой блудницы, рискуя подхватить какую-нибудь дурную болезнь? Кстати, мой господин, я хотел бы побывать у врачевателя Иппаркия, с твоего позволения. Мне не хотелось бы, чтобы после того, как эта Глафира без конца прикасалась ко мне…

— Конечно, сходи к Иппаркию! — разрешил Аврелий, чувствуя себя немного виноватым.

Оставшись один, сенатор улёгся на триклиний, охваченный самыми мрачными мыслями.

Как доказать свою невиновность спустя двадцать лет? Над ним повис дамоклов меч судебного процесса, не говоря уже об опасности встречи с таинственным убийцей, который покушался на его жизнь.

В этой ситуации есть только два выхода из положения: предаться философским размышлениям, глядя на бюст Эпикура, или принять горячую ванну.

После недолгих размышлений патриций выбрал второе.

XI

ЗА ТРИ ДНЯ ДО ИЮНЬСКИХ НОН

На другой день две новые рабыни, сопровождаемые Парисом, с большим благоговением вошли в просторный атриум, заполненный клиентами.

— Посмотри на шторы, Астерия, они из виссона! И повсюду мрамор… — восторженно прошептала Зенобия. — Сенатор невероятно богат. Смотри, сколько людей стоит в очереди, чтобы попросить у него спортулу, — продолжала она, указывая на толчею клиентов, наседавших друг на друга в стремлении приблизиться к стулу, на котором Публий Аврелий, в тоге с латиклавией, принимал ежедневные просьбы.

— Тсс! — строго произнёс управляющий и указал им служебный коридор, куда нужно пройти, чтобы не мешать встрече сенатора с клиентами. — Девушка будет жить вместе со служанками, — властно приказал он. — А ты, Зенобия, — в каморке на заднем дворе, и там же будешь работать. Стирать умеешь?

— Конечно, красавец! — заверила мать Астерии, с восхищением посмотрев на управляющего, отчего тот покраснел до корней волос.

И только когда женщины прошли в мраморную арку атриума, Зенобия увидела своего нового хозяина. Подавив изумлённый возглас, она толкнула дочь локтём и, широко улыбаясь, шепнула ей на ухо:

— Спее, богиня надежды, услышала мои молитвы, Астерия!

XII

НАКАНУНЕ ИЮНЬСКИХ ИД

Десять дней спустя, возвращаясь из виллы на Яникульском холме после очередной встречи с Кореллией, Публий Аврелий обдумывал сложившееся положение.

Поиски выживших легионеров, тщательно ведущиеся Кастором в разных направлениях, почти не продвинулись.

Один из немногих ветеранов, о котором нашлись сведения, оказался человеком преклонных лет. Сразу же после увольнения со службы он женился на молоденькой вольноотпущеннице из Лузитании[42]. Семи сумасшедших месяцев брака, во время которых старому воину было совсем не до воспоминаний об атаках и подвигах, оказалось достаточно, чтобы он растратил все силы, которые не иссякли даже после тридцати лет военной службы, и бедняга скоропостижно отправился в Аид.

Другой легионер, уволившись, решил стать пастухом в Понтийских болотах, но не нашёл общего языка с одним особенно вспыльчивым буйволом, от удара рогов которого сам по сути