— Буду очень признателен.

— Пустое! — ответили из конторы, и я понял, что так звучит австралийское сокращение от нашего «не стоит благодарности».

Я достал карту Австралии, купленную по дороге из Англии. Мельбурн, столица штата Виктория, находился в юго-восточном углу. Аделаида, столица Южной Австралии, располагалась приблизительно в 450 милях на северо-запад… Поправка! В 730 километрах — австралийцы уже перешли на метрическую систему единиц, и это путало мои расчеты.

Хадсона Тейлора не оказалось там. Снова бодрый голос уведомил меня, что он поехал в Мельбурн на скачки. Его лошадь принимает участие в розыгрыше кубка. Интонации бодрого голоса свидетельствовали о том, что к такому сообщению следует относиться с уважением.

— А могу ли я позвонить ему?

— Конечно. Он остановится у друзей. Запишите телефон и позвоните ему после девяти вечера.

Переведя дух, я спустился на два этажа и увидел, что Джик и Сара с радостным визгом скачут по номеру.

— Мы достали билеты на завтра и на вторник на скачки! — объявил Джик. — И пропуск на машину. И саму машину! А в воскресенье напротив отеля состоится матч крикетистов «Вест-Индия» и «Виктория». Туда у нас тоже есть билеты.

— Чудеса по милости «Хилтона», — пояснила Сара, в связи с новой программой она стала куда более терпимой. — В стоимость номеров, на которые была бронь, входит цена комплекта билетов.

— Ну а что ты предложишь на вторую половину дня? — великодушно закончил Джик.

— Вы сможете выдержать посещение Художественного центра? Оказалось, что смогут. Даже Сара решила составить нам компанию, не предсказывая при этом конца света. Отсутствие видимых успехов приободрило ее. Чтобы ее прическу не испортил дождь, мы поехали на такси.

«Виктория Артс Сентр» — современное и оригинальное сооружение, имеющее величайшую в мире крышу из витражного стекла. Джик упивался оригинальностью его конструкции и громко разглагольствовал о том, что Австралия — лучшая страна в мире, в ней еще сохранился приключенческий дух, в отличие от всего остального мира, погрязшего в продажности, своекорыстии, ненависти и так далее. Посетителей его речь потрясла до глубины души, а Сара не выразила никакого удивления.

Между прочим, в самом дальнем закоулке галереи мы нашли Маннинга. Картина сияла благодаря чудесному освещению, которым отличалось все сооружение. «Отъезд собирателей хмеля» — великолепное синее небо и полные собственного достоинства цыгане.

Молодой парень сидел за мольбертом сбоку и старательно работал над копией. Рядом с ним на столике стояли банки с маслом и скипидаром, а также горшочек с кистями в растворителе. Несколько человек стояли поодаль и следили за работой, хотя и делали вид, что не обращают на это внимания. Так поступают посетители галерей во всем мире.

На полотне, укрепленном на мольберте, уже были видны точные контуры сюжета, и по небу он слегка прошелся лазурью.

Мы с Джиком зашли ему за спину, чтобы тоже посмотреть. Парень глянул Джику в лицо, но не заметил ничего, кроме вежливого внимания. Мы наблюдали, как он выдавливал из тюбика на палитру свинцовые белила и желтый кадмий, а потом размешивал их кистью, получая приятный бледный тон.

— Эй! — громко произнес Джик, хлопнув его по плечу. — Ты мошенник! Если ты художник, то я слесарь-водопроводчик.

Вряд ли получилось учтиво, но все же было несмертельно. На лицах посетителей отразилось скорее замешательство, чем осуждение. Однако парень вскочил как ошпаренный. Он опрокинул мольберт и дико вытаращился на Джика. А тот, забавляясь от души, поставил точку над «i»:

— То, чем ты занимаешься, является уголовным преступлением! Парень отреагировал молниеносно: он схватил банки с маслом и скипидаром и выплеснул их содержимое прямо в глаза Джику.

Я схватил его за левую руку. Он правой подхватил палитру с красками и изо всех сил размахнулся, целясь мне в лицо. Я инстинктивно пригнулся, и палитра угодила не в меня, а в Джика, который закрыл глаза руками и заорал во весь голос.

Сара бросилась к нему и с разгону налетела на меня, из-за чего я не смог удержать молодчика. Он выдернул свою руку, метнулся к выходу, обежал сзади двух зевак среднего возраста, входящих в зал, и толкнул их прямо на меня. Пока я от них освобождался, его и след простыл.

Я пробежал несколько залов и переходов, но не смог найти его. Он ориентировался здесь, а я — нет. Прошло немало времени, прежде чем я бросил преследование и вернулся к Джику.

Около него уже сгрудилась огромная толпа, а Сара от страха стала просто невменяемой и, заметив мое возвращение, всю ярость излила на меня.

— Сделай что-нибудь! — завопила она. — Ну сделай что-нибудь, ведь он ослепнет! Я же так и знала, что нам не нужно было слушать тебя! Что мне делать?!

Я схватил ее за запястья, когда она намеревалась расцарапать мне лицо в отместку за то, что стряслось с ее мужем. А она была сильной женщиной.

— Сара, — произнес я с нажимом, — Джик не ослепнет!…

— Ослепнет! Ослепнет! — твердила она и била меня ногой, задыхаясь от ярости.

— Ты хочешь, чтобы он ослеп? — крикнул я.

Мои слова подействовали как пощечина. Она внезапно опомнилась, словно ее облили холодной водой, и ошалевшее существо превратилось просто в разозленную женщину.

— Масло вообще безвредно, — продолжал я твердо, — от скипидара немного режет глаза, но он никак не влияет на зрение.

Она сердито посмотрела на меня, выдернула руки и повернулась к Джику, который все еще корчился от боли, прижимая к глазам стиснутые кулаки. А поскольку это был все-таки Джик, он не мог не дать воли языку:

— Сукин сын, погань ты эдакая!.. Ну, погоди же, ты мне попадешься… Боже милостивый, я же ни черта не вижу… Сара, где же этот чертов Тодд?.. Я задушу его! Вызовите «Скорую», мне глаза выжжет… Чтоб его!..

Я громко сказал ему в ухо:

— С глазами у тебя все в порядке!

— Глаза-то мои, черт бы тебя побрал, и если я говорю, что мне скверно, то какой тут, к дьяволу, порядок?

— Ты прекрасно понимаешь, что не ослепнешь. Так что брось ломать комедию!

— Не твои глаза, зараза ты этакая!..

— И ты, кроме того, пугаешь Сару.

Теперь до него дошло. Он отнял руки от глаз и перестал орать.

Увидев его лицо, публика, привлеченная нашими воплями, ахнула от ужаса. На подбородке красовались мазки желтой и голубой краски с палитры копииста, красные, воспаленные глаза слезились, веки опухли.

— Сара, — пересиливая боль и отчаянно моргая, сказал Джик, — прости, милая. Этот сукин сын прав. Скипидар еще никого и никогда не ослеплял…

— По крайней мере, навеки, — добавил я, ибо нужно было отдать должное: сейчас, кроме слез, он ничего не мог видеть.

Враждебность Сары не уменьшилась: