Совсем другое дело – внук. Тебе уже не надо особенно торопиться. Куда? Ты уже спокоен. Ты уже многое понял в этой жизни. Поздно и недостойно тебе суетиться. Ты сам начальник (не важно, большой или маленький). И время, когда ты лез под юбки к подчиненным, прошло. Ты уже наигрался в разные игры. Ты не занимаешься воспитанием внука – “пусть сами воспитывают”. Ты просто наслаждаешься общением с ним. И он это чувствует. И он этому рад. Он не боится сделать что-то не так. Не боится ошибиться и быть за это наказанным.

Ты смело меняешь одно из самых своих приятных времяпрепровождений – общение с друзьями – на общение с ним. Или уж общаешься с друзьями вместе с ним. Он же твой лучший друг!

Ты говоришь с внуком, как со взрослым, и он это чувствует и отвечает тебе тем же.

На его вопрос: “А можно?”, ты отвечаешь: “Можно все”. И он делает ровно то, что можно. Потому что он все отлично понимает. А его вопрос – это просто проверка на “вшивость”.

Ты наслаждаешься общением с ним потому, что понимаешь – время этого общения ограничено. Не в масштабах дня или недели, а в масштабах оставшейся жизни. “Андрей, сколько тебе лет?” – “Мне 61, Егор” – “А это много?” – “Да нет, не очень. Бывает, намного больше” – “Значит, ты не умрешь скоро?” – “Нет, Егор. Я еще этого делать не собираюсь. Я пока собираюсь в спортивный зал. Завтра”.

И он прыгает на меня, и целует, и мы смеемся.

Будьте здоровы и держите себя в руках.

Это был 1992 год. Я уже работал художником в ИД “Коммерсантъ”, но еще продолжал практиковать как психиатр и нарколог. Для меня это был очень трудный год.

Сгорела построенная моими родителями дача. Папа лежал с инфарктом. И я думал только о том, как побыстрее построить на погорелом месте такой же дом, какой был, чтобы скорее все забыли эту кошмарную явь.

Все заработанные деньги уходили на этот, как бы сейчас сказали, “проект”. Настроение было чудовищным, масса работы и полная неудовлетворенность собой. Думаю, что еще наложился на все эти события так называемый кризис среднего возраста. Вечером – водка с пельменями как лечение, в маленькой сырой квартирке на первом этаже, с брутальными алкоголиками за стеной, в последнем доме у МКАД. Казалось, что никакого просвета впереди нет.

Как-то я, мрачный, спускаюсь в подземный переход в толпе не менее мрачных сограждан. Неожиданно слева, стремительно перепрыгивая через ступеньки, обгоняет меня молодой человек, и из него выпадает толстая пачка малознакомых мне тогда долларов. Я что-то кричу ему вслед и одновременно наклоняюсь за этой пачкой. Парень скрывается за углом, а деньги в это время хватает другой, которого я в свою очередь хватаю за руку, продолжая кричать.

Задержанный мной шепчет мне на ухо: “Чего ты орешь, идиот, давай поделим деньги тихо-мирно пополам”. Я его посылаю куда следует и тащу в подземный переход. А там уже народ остановил растерянного бегущего, потерявшего деньги. На глазах у толпы я говорю задержанному мной, строго: “Отдай деньги!!!” Задержанный растерянно: “Да на, на…” – и возвращает пачку “зеленых” их хозяину. Оба смотрят на меня, как на полного идиота.

Потом, рассказывая эту историю много раз, я слышал этот диагноз, с которым частично был согласен. Но чувство гордости собой было выше. Собой я был очень доволен, хотя не раз представлял, как я смог бы распорядиться этими деньгами.

Прошло время. И это уже был 1995 год. Я работал в том же ИД “Коммерсантъ”, и мой персонаж “Петрович” вовсю шагал по стране. Дача была восстановлена. Я переехал в новую квартиру в центре, за которую, впрочем, отдавал долги. Дважды побывал за границей. Пробовал виски, джин, текилу. В моей голове было много интересных проектов, и в целом я был удовлетворен собой.

И вот как-то иду я в хорошем настроении по Тверской, и слева меня стремительно обгоняет молодой человек, и из него выпадает пачка уже хорошо знакомых мне долларов. Я ему что-то кричу вслед, наклоняясь за пачкой, которую в это время хватает другой, которого я в свою очередь хватаю за руку. А потерявший пачку, не реагируя на крик, вскакивает в уходящий троллейбус.

Я поднимаю голову и вижу, что держу за руку человеко-шкаф. Он легко освобождает свою руку от моей и тихо мне на ухо говорит: “Чего ты орешь, идиот? Он же уехал. Давай деньги разделим тихо-мирно пополам. Ты же видел, как он упакован, а мне и тебе деньги нужнее”. И он отдает мне деньги со словами: “Я вижу, ты честный. Возьми пачку себе. Всю. А мне дай то, что у тебя в кошельке, под залог, там все равно меньше, чем в пачке. А через полчаса встретимся у памятника Маяковскому и эту пачку зеленых поделим”.

И я отдаю ему кошелек – с довольно приличной суммой денег, которую я вез, чтобы заплатить за надгробный памятник папе, – рассудив, что это намного меньше, чем полпачки долларов.

Человеко-шкаф исчезает в подворотне с моим кошельком, а я еще жду какое-то время для очистки совести потерявшего деньги, поражаясь тому, как похож этот случай на ТОТ.

Случай-то похож. Да я, выходит, уже другой.

Не дождавшись потерявшего деньги, я иду в сторону памятника “горлану-главарю”. На душе какая-то гадость, мерзость и отвращение к себе. Гадливость и стыд.

У памятника Владимиру Владимировичу Маяковскому я простоял часа два. Никто не появился. Я приехал домой. Достал пачку долларов и остолбенел. Наверху лежал цветной ксерокс со стодолларовой купюры, а пачка состояла из нарезанной чистой бумаги.

Так вот она какая настоящая “кукла”! “Ты на самом деле идиот”, – сказал я себе. И потом, не часто, пересказывая эту историю, я не раз слышал этот диагноз.

Прошли еще годы. Иду я как-то из магазина, слева меня стремительно обгоняет молодой человек, и из него вываливается пачка до боли знакомых долларов. Я уже ничего не кричу ему вслед и просто прохожу мимо. Меня окликают: “Ты, что, не видишь, пачка долларов… Давай поделим ее тихо-мирно пополам”. – “Бери! Вся пачка твоя! Мне чужого не надо”, – отвечаю я гордо.

Выходит, опять они появились – эти ребята. А это точно примета кризиса.

Будьте здоровы и держите себя в руках. И никогда ничего не подбирайте с земли.

Шарф первый

Этот шарф я привез жене из Венеции. Описывать его бессмысленно. Слов не хватит. Поверьте, он был невероятной красоты! Я купил его в маленьком венецианском магазинчике. Подчеркиваю, в венецианском магазинчике, торгующем исключительно шарфами, сделанными итальянскими дизайнерами. Итальянскими!

Это важно, так как сегодня нет уже ни этого венецианского магазинчика, ни этих итальянских шарфов. Все шарфы, где бы их ни встретить, приползли и прилетели в Европу либо из Китая, либо из Индии. Поднимите голову, посмотрите на небо. По нему летят шелковые шарфы. Опустите голову, посмотрите на землю. По ней ползут шарфы. Кашемировые.