– Но…

– Я хотела быть дома, со своей матерью, а не разъезжать по гастролям с отцом, а еще чаще – с сопровождающим. Я знала, что мама больна, и каждый раз, отправляясь в поездку, с ужасом думала о том, что больше никогда не увижу ее.

– Ты знала, что она умирает?.. Ведь ты была совсем ребенок…

– Да. – В этом коротком слове слышалась неизбывная боль. – Как и у любого ребенка, у меня была собственная логика, и я считала, что, если буду находиться дома, мама не умрет. Я сильно ошибалась. – Кассандра взглянула на Нео, и в глазах ее он увидел боль. – Я выступала перед незнакомыми людьми, которым после концерта разрешалось фривольно обращаться с молодым дарованием и говорить слова, которые они никогда бы не сказали взрослому человеку. Как я это ненавидела! Даже когда мать умерла и отец стал ездить со мной на все концерты, это ощущение так и не ушло.

– Значит, это отец заставлял тебя играть на публике.

– Даже когда мать была очень-очень плоха. И случилось то, чего я больше всего боялась: она умерла, когда меня не было дома – я гастролировала по Европе. Мне было семнадцать лет. Я узнала об этом через два дня. Отец отвлекал меня, когда я пыталась дозвониться до матери. Он говорил, что мама отдыхает, поэтому не берет трубку. И я верила ему.

Какая жестокость!

Нео захотелось стукнуть кулаком по чему-нибудь, но он не нашел подходящего предмета. И кроме того, никто бы не взвыл от боли, расплачиваясь за свои грехи…

– Они не хотели испортить последний концерт, который давала я на этих гастролях, – продолжала свой рассказ Кэсс. – Отец и Боб сказали мне, что я обязана предстать перед своими поклонниками в самом лучшем виде.

Нео выругался на греческом. Очень смачно.

Губы Кассандры изогнулись, и на лице ее мелькнула улыбка.

– Отец хотел забыть свое горе, занимаясь моей карьерой.

– А как ты справлялась со своим горем?

– С помощью музыки.

– А когда умер отец, ты перестала ездить на гастроли.

– Да. Но мой менеджер был против этого.

– Естественно, против.

– Боб считает, что я прячусь от смерти родителей, окружая себя их вещами.

– Он хочет, чтобы ты избавилась от этих вещей? – И почему, черт возьми, этот человек все еще является ее менеджером?! – И уговаривает продолжать выступления?

– Одна мысль о том, что я выйду на сцену перед переполненным залом, приводит меня в дрожь…

– Не волнуйся. Я лично никогда не попрошу тебя выступить передо мной, и Зефир тоже не попросит, уверяю тебя.

Лицо ее озарилось улыбкой. В прекрасных янтарных глазах загорелся огонь.

– Я с удовольствием выступлю перед тобой.

Колени его ослабели: то ли от ее неожиданного предложения, то ли от счастья, которое Нео увидел на ее лице. Скрывая минутную слабость, он сел рядом с ней на скамью перед пианино.

– Ты поиграешь для меня?

– Разве я не сделаю это для друга? – спросила она, заставив его улыбнуться.

– Я буду счастлив.

– Тогда считай, что это уже сделано. – Кэсс усмехнулась, и лицо ее стало безоблачным. Ни тени печали не осталось на нем. Нагнув голову, она искоса взглянула на него. – Я сыграю для тебя. Бывало, я испытывала истинное наслаждение, когда играла для родителей.

«Но больше ни для кого», – подразумевали ее слова.

– Я польщен. И теперь сгораю от нетерпения.

Улыбнувшись, Кассандра сконцентрировалась на инструменте, стоявшем перед ней. Потом, взглянув на закрытую дверь и убедившись в том, что никакой посторонний звук не проникает в звукоизолированное помещение, она сыграла короткий пассаж: скорее не пьесу, а серию аккордов. Кэсс высоко держала голову: будто она слышала нечто, чего он не мог уловить.

Пианино звучало превосходно. Даже более чем превосходно.

– Ну, и что дальше? – спросил он, когда затихли звуки, а Кэсс неподвижно застыла.

– Теперь попробуй ты.

Он нажал на клавиши – так, как она учила его на первом уроке.

– А теперь сыграй несколько аккордов, которые мы с тобой выучили.

Он сделал и это.

– Что ты думаешь? – спросила она.

– Насчет этого пианино? – спросил он с несвойственным ему сомнением.

– Как тебе клавиши? На них легко нажимать?

Подумав секунду, Нео ответил:

– Клавиши удобные, на них легко нажимать.

– У кабинетного пианино клавиши более мягкие, чем у фортепиано, но его нельзя сравнить с концертным роялем, который стоит у меня. Я очень придирчива, но это – прекрасный инструмент. – Она похлопала по крышке «Стейнвейна».

– То есть ты хочешь сказать, что это пианино хуже, чем твой рояль?

– Покупать «Фазиоли» для новичка – чрезмерная роскошь, а ты говорил мне, что не склонен к пустому расточительству. Кроме того, его придется очень долго ждать.

– А «Стейнвейн» – не роскошь? – спросил он, ухмыльнувшись.

– Нет, исходя из цены, по которой его продают.

– Значит, мы его берем? – Нео и не пытался скрыть своего облегчения.

– Конечно берем. Это хорошее пианино.

Кэсс сказала, сколько денег они сэкономят, и он расхохотался:

– Я знал, что если возьму тебя с собой, то это принесет мне выгоду.

Она улыбнулась и кивнула, а затем сыграла простенькую детскую пьесу, будто ее пальцы не могли оставаться в покое рядом с этим прекрасным инструментом.

Нео увидел продавца сквозь стеклянную дверь и махнул ему рукой.

Когда продавец вошел, Нео протянул ему черную кредитную карту:

– Мы его берем. Насчет доставки вы можете договориться с моей помощницей. Вот моя визитка. Позвоните по этому номеру.

– Очень хорошо, мистер Стамос. С грузчиками приедет настройщик пианино, поэтому на инструменте можно будет заниматься сразу же после доставки.

Кассандра одобрительно кивнула, и Нео сказал:

– Прекрасно.

Продавец удалился вместе с кредитной карточкой и визиткой Нео, но ни Нео, ни Кассандра не пошевелились. Оба продолжали сидеть за пианино.

Она прикоснулась пальцами к клавишам:

– Я давно не покупала новых инструментов.

– Испытываешь желание?

– Заменить мой «Фазиоли»? Ни за что! Я лучше куплю новые ноты для флейты.

– Значит, ты решила освоить второй инструмент?

– Я играю на флейте время от времени, как уже сказала, но, действительно… Почему бы и нет? Если я нашла время, чтобы выучить иностранные языки, почему бы в качестве хобби мне не играть на втором инструменте?