– Марин, я не понимаю, кто из нас редактор – ты или я?

– Да какой я редактор! Когда это было?.. Я не помню ничего.

– Давай, у меня тортик есть.

Посмотрев на Марину, Юля ахнула:

– Что это с тобой такое?! Марин? Что случилось?

И Марина тут же зарыдала. Она вывалила на Юлю все свои страхи и печали, а та обняла ее и начала гладить по голове, как маленькую:

– Милая моя, да ты просто устала, родная. Тебе надо отдохнуть, а то они тебя совсем заездили. Привыкли – мать везет и везет. Вот я Мусе скажу!

– Не на-а-адо…

– Надо!

– Юль, а вдруг… вдруг у меня… климакс! – И Марина зарыдала с удвоенной силой.

– А если и так? Что теперь, удавиться? А ты думала, ты такая особенная? И у тебя этого не будет? Подумаешь, климакс! Ну, рожать больше не сможешь – тебе детей мало? Вон, только своих четверо! Или ты что? Боишься, что перестанешь женщиной быть? Да ты своего Лёшку и на смертном одре хотеть будешь… Да что ж такое-то?

Марина, было притихшая, опять заревела в голос:

– Я уже-е… его не хочу-у…

Наконец Юля во всем разобралась:

– Марин, а ты с Лёшкой об этом говорила?

– Нет. Мы вообще с ним ни разу толком не поговорили – ни про пожар, ни про инфаркт. Я боюсь, а он, мне кажется, тоже…

– Да-а, горе с вами. А он ведь переживает.

– Он что? Говорил с тобой? Об этом?

– Марин, ну, говорил, говорил. Что такого-то. Я ж как сестра. Он понимает, что ты его бережешь, но надо ж и меру знать. Он мужчина в самом соку…

– Что ты про него прямо как… как про Карлсона какого-то!

– А чем он тебе не Карлсон? Такой же пропеллер в заднице!

И Марина, не выдержав, засмеялась.

– Слава богу! Ну что, будешь тортик?

– Буду!

– А коньячку?

– Давай! Вот напьюсь, и черт с ним со всем. Господи, Юлька! Как ты умеешь мозги мне прочистить!

– Тебе надо чаще ко мне приходить. А то заросла там мхом по самое не балуйся.

– Знаешь, Юль, так странно: ты мне раньше казалась совершенно другим человеком. Я, конечно, тебя и не знала совсем, ты так ловко пряталась…

– Да я и была другая. Я ж к Свешниковым попала чуть не из пеленок. Как я их боялась, ты не представляешь! Аркаша и сам боялся. Только когда Валерии не стало, я как-то ожила. Ну, и ты помогла.

– Анатолий все волновался, что ты его подарок не примешь.

– Ну да, я поразилась! Не ожидала.

– Юль, он к тебе очень хорошо относится, правда. И переживает, что ты его не любишь.

– Да я его тоже совсем не знала, понимаешь? Он меня раньше и не замечал, такую козявку. Он ведь сильно изменился без Валерии, правда?

– Да. Мы все изменились.

– Марин, а почему ты юбилей свой не хочешь отмечать?

– Юль, что отмечать-то? Старость? Шестой десяток пойдет! Я как подумаю, мне дурно делается. Еще и бабушкой скоро стану, вообще тогда…

– Так и я стану, а мне всего сорок. Не-ет, ты это дело брось! Время есть, возьмись-ка за себя, чтобы все ахнули! Хочется праздника. Вон как у меня хорошо погуляли! Только ты ревела всю дорогу.

– Вот-вот. Ладно, я подумаю.

Они съели тортик, выпили коньячку, посплетничали о детях – Юля удивлялась им так же, как и Марина:

– Нет, ты представляешь? Наши-то! Держатся! Я думала: тут же, как твоей Муське восемнадцать стукнет, и сорвутся – ан нет!

– Сама удивляюсь! Муся мне, знаешь, что сказала? Ей нравится ожидание! Предвкушение, говорит, сильнее осуществления.

– Вот! А ты думала, девочка у тебя не романтичная! Ты знаешь, я вообще Мусю не узнаю. Ты с ней поработала, что ли? Такая была роза-мимоза, а сейчас… Просто удивительно! Я думала, с ней в хосписе истерика будет, а она справилась и теперь так хорошо работает, и своих привела – будущих медиков, молодцы!

– В хосписе? – медленно произнесла Марина и побледнела. – Муся работает в хосписе? Волонтером?

Юля про себя чертыхнулась и опустила голову – она проговорилась!

– Юля?

– Ну да, да. Я не должна была тебе говорить.

– Я правильно понимаю, что и ты – тоже?

– Да. Марин, послушай…

– Чего я еще не знаю?

Юля вздохнула:

– Да, не вышло из меня Зои Космодемьянской! Еще Лёшка…

– Лёшка? Волонтером?

– Нет, Марин, ну что ты! Он написал для них несколько картинок: большие гуаши со сказочными сюжетами, очень красивые! А то там тоскливо было. А ребята решили по его эскизам стены расписать. Марин, ты прости, но…

Марина встала и вышла. Юля посидела, повздыхала, потом отправилась за ней. Марина стояла у окна, прислонившись лбом к стеклу. Юля обняла ее за плечи:

– Ну, перестань, не надо. Нам Анна запретила тебе говорить, чтобы ты не расстраивалась. А я вот проболталась, дура!

– А ты знаешь, почему? Она тебе рассказала?

– Без особых подробностей. Марин, я знаю, не все это могут. Это нормально: у всех разный порог боли. Не каждый может отстраниться, а надо, потому что иначе ты будешь умирать с ними вместе. Не всех же подряд берут в волонтеры! Тех, у кого недавно кто-то из близких умер, не берут – потому что человек не помогать идет, а свою вину избывать. А так нельзя. Меня тоже не очень хотели принимать, но… Марин, ну что ты? Перестань…

Время от времени Марина помогала Анне Красильниковой, занимающейся благотворительностью: привозила необходимые вещи, давала деньги, ходила вместе с Анной по чиновникам, которые в присутствии Марины делались чрезвычайно сговорчивыми и без звука подписывали нужные бумаги. Потом, когда Марина родила Совят, времени уже не стало хватать, но она все равно собирала посылки с одеждой, продуктами и лекарствами, которые отвозили на Добрынинскую то Юля, то старшие мальчики. Марина втянула и Анатолия – он несколько раз давал деньги на операции и какие-то неимоверно дорогие приборы, которые требовались больным детям. «Боже мой, – думала Марина, – это же было всегда! Просто мы жили и не видели, не знали, не задумывались. Сколько горя вокруг, сколько боли…»

Она давно собиралась с силами, чтобы пойти с волонтерами в больницу или хоспис, но до пожара так и не собралась, а когда Леший совсем оправился от инфаркта, решилась. В больнице, где лежал Леший, она помогала, как могла, – и была уверена, что справится и в хосписе. И не справилась. То ли сказалась усталость – слишком много сил отнял у нее пожар и спасение мужа, то ли слишком низок был порог боли, как сказала Юля, то ли не сумела отстраниться, но Марина продержалась двадцать минут, после чего потеряла сознание. И как можно было отстраниться при виде обреченных на смерть детей! Как? Марину положили тут же, в хосписе, под капельницу – давление упало ниже некуда, а потом Анна долго разговаривала с ней и категорически запретила приходить: