Я убираю снег с причала, чтобы освободить место для нас, но при этом держусь на безопасном расстоянии от воды. Скользкий лед, ледяная вода и все еще заживающие сломанные кости — плохая комбинация для тех, кто изо всех сил пытается удержаться на ногах, просто шагая.

Женщина, кажется, впечатлена пейзажем, а это значит, что я готовлю наши удочки в тишине. Видя, что она все еще держит руку приклеенной к ребрам для защиты, я готовлю для нее удочку и вкладываю в ее здоровую руку.

— Наматывай медленно. Почувствуешь рывок, дерни назад. Сможешь с этим справиться?

— Да. — Она закатывает глаза.

С воды дует прохладный ветерок, а облака все еще достаточно плотные, чтобы заслонить солнце. Я забрасываю удочку, и нежный плеск воды о берег успокаивает мое сердце.

— Что мне делать после того, как я намотаю?

Ее голос разрывает мой мирный пузырь, и я смотрю на женщину, чтобы увидеть, как она пытается забросить.

— Мне просто… — Она неуклюже перемещает удочку в сторону.

— Я достану. — Я начинаю наматывать приманку.

— Сама смогу это сделать. — Женщина отводит здоровую руку назад и выбрасывает ее вперед с большей силой, чем я думал, она способна. — Вот дерьмо! — Удочка летит вперед и плюхается в воду.

— Ты, должно быть, шутишь, — бормочу я себе под нос и качаю головой.

Ее рука взлетает ко рту.

— Ой, мне так жаль! — Джордан смотрит в сторону озера, словно ожидая, что удочка останется плавать на поверхности. — Я не знаю, как это получилось. Я пыталась сделать то же, что и ты. — Она убирает руку с лица, выглядя побежденной. — Я куплю тебе новую.

Я возвращаюсь к своей удочке, надеясь вытащить что-нибудь на ужин. Бросаю и наматываю, находя хороший ритм, но на этот раз мое внимание разделено, пока я наблюдаю за женщиной, которая пинает и топчет снег на причале.

— Не упади.

— Постараюсь. — Она перестает двигаться и наблюдает за мной пару минут. — Могу я попробовать…

— Нет.

Ее нижняя губа выпячивается, розовая, пухлая и влажная.

Глядя на неё, мне становится не по себе, поэтому я снова поворачиваюсь к воде.

— Это моя последняя удочка.

— Хорошо, ладно. — Наконец женщина сходит с причала, направляясь к перевернутой лодке, которой удалось избежать снегопада на своем месте под заснеженной сосной.

Несмотря на то, что я чувствую на себе ее взгляд, женщину достаточно легко игнорировать.

Я провел всю свою жизнь под всевозможными объективами, от микроскопа до камеры, под бдительными взглядами моих братьев и контролирующим взглядом отца. Пусть она присоединится к зрителям, мне все равно.

Пока она молчит.

ДЕСЯТЬ

ДЖОРДАН

— Ты замерзла.

Почему его замечание всегда звучит как обвинение?

Выпрямляюсь, сидя на, выброшенной на берег, перевернутой лодке, стараясь выглядеть не замерзшей, просто чтобы доказать ему, что он ошибается.

— Я в порядке.

Его густые темные ресницы так близко друг к другу, что кажется, будто он закрыл глаза, но я знаю лучше. Морщинки в уголках его глаз и сердитый взмах бровей — это развевающийся флаг раздражения.

— У тебя губы синеют, когда холодно.

Я сжимаю губы между зубами и покусываю в надежде вернуть немного цвета.

Хруст снега под его сапогами заставляет мужчину казаться еще больше, чем он есть на самом деле. Гризли пихает мне металлическое ведро, в котором две рыбы, которых ему удалось поймать.

Беру ведро, и он дергает подбородком, чтобы я встала и пошла обратно в хижину.

Я хмурюсь, но все равно встаю и иду за ним. По правде говоря, находиться на свежем воздухе — это самое нормальное и непринужденное чувство, которое я испытывала с тех пор, как попала сюда.

Я еле передвигаю ноги, когда возвращаюсь в четыре стены в крошечной темной хижине с кем-то, кто отказывается вступать в разговор. Но мужчина прав, мне холодно, и случай переохлаждения сделал бы мое и без того мрачное существование намного хуже.

Почему меня не мог спасти экстраверт? Кто-то, кто процветал в разговорах и настаивал на том, чтобы поделиться каждой деталью своей жизни?

Смотрю, как мощные, обтянутые джинсами ноги Гризли легко двигаются по снегу, его большие плечи так широки, что я буквально иду в его тени. И его задница — произведение совершенства, то, как она двигается… Нет. Нет, я не собираюсь проверять задницу Гризли.

Отрываю взгляд, настаивая, чтобы глаза смотрели куда угодно, только не вперед. Заснеженные деревья, как на рождественской открытке. Даже без солнца деревья сверкают, как кожа Эдвада Каллена… Я врезаюсь в спину Гризли.

— Что…

— Ш-ш-ш. Смотри, — тихо говорит он.

Там, всего в нескольких метрах перед нами, рысь. Мое сердце колотится, когда разум воспроизводит предупреждающие знаки.

— Думаю, они злые.

Гризли остается неподвижным, но не кажется встревоженным. Конечно, нет. У него две эмоции — безразличие и ярость.

Комок серого меха, зубов и когтей не шевелит ни единым мускулом, но смело смотрит на нас, как будто бросает нам вызов двигаться первыми. Рысь хоть и не намного больше собаки-бигль, не сомневаюсь, что, если спровоцировать, она сожрет мое лицо.

Я пытаюсь обойти Гризли, но он вытягивает руку и удерживает меня. Он тоже беспокоится, что его лицо сожрут? Быстро соображая, я протягиваю руку к ведру и хватаю одну из рыб.

— Апорт! — Здоровой рукой я швыряю рыбу в лес.

Рысь вздрагивает и убегает в сторону рыбы.

Гризли хмуро смотрит на меня сверху вниз.

— Что ты стоишь? Беги! — И убегаю так быстро, как только могут нести мои ноги, стараясь держаться той же дорожки из отпечатков ботинок, которую мы оставили во время нашей прогулки к озеру. Я представляю, как этот комок шерсти набрасывается на меня сзади и визжу. — Она преследует меня? — Так быстро, как только могу, с колотящимся сердцем, я, наконец, добираюсь до хижины. Мой сосед по комнате неспешно идет позади и качает головой. Я стою внутри, высунув голову на улицу только для того, чтобы крикнуть: — Ты хочешь, чтобы она вернулась и сожрала твое лицо?

Мужчина выглядит так, словно просто прогуливается по парку. Тем временем мое сердце бьется так быстро, что на самом деле больно.

Лихорадочно осматриваю линию деревьев, надеясь, что если рысь вернется, я, по крайней мере, смогу предупредить Александра, прежде чем она набросится сзади.

Когда Гризли добирается до двери, я хватаю его за куртку, затаскиваю внутрь и захлопываю за ним дверь.

— Чувак! Какого черта?

Мужчина отшатывается, снова неодобрительно качает головой и ставит удочку в угол.

— Ты отдала этой твари наш ужин, — рычит он.

— Наш ужин? —