— Вот еще что, на меня уже Инка Перцева выходила, — сказал Бунин. — Лиль, ты же ее знаешь, она сенсацию нюхом чует. Так что взяла меня за горло по этим трем убийствам. В сводке про цветы, конечно, ничего не было, но это ж Инка. Так что долго мы нашу тайну не удержим.

— Может, и не надо ее удерживать? — задумчиво сказала Лиля. — Ты ж знаешь, я всегда за полную открытость с прессой. Мне кажется, что если в городе действительно действует маньяк, то надо об этом прямо сказать людям. Предупрежден, значит, вооружен, знаете ли.

— А если это не маньяк? — снова спросил Воронов.

— Да ладно тебе, Дим, что ты на воду дуешь? Поговорит Лилька с Лагранжем, тогда успокоишься?

— А кто такой профессор Лагранж? — с любопытством спросил Лавров.

— У-у-у, брат. Это гений. Заведующий судебным отделением нашей областной психушки Франц Яковлевич Лагранж. Ему еще сто лет не исполнилось, Лилька?

— Ему восемьдесят, — ответила она. — Но дай бог нам с тобой иметь такую ясную голову, как у него.

— Да, мощный старик, я как-то с ним один раз пересекался. Впечатление осталось на всю жизнь, — признался Бунин. — Ощущение, что он тебя без рентгена на молекулы разбирает одним только взглядом. Ты еще не подумал, а он уже в курсе.

Лиля, которая училась у Лагранжа, услышав такое определение, улыбнулась. Франц Яковлевич читал в юридической академии курс судебной психиатрии, с той поры Ветлицкая его нежно любила и периодически навещала. Однако ощущение, что ее сканируют, возникало всякий раз, когда она общалась с Лагранжем. Так что Бунин был прав.

Из коридора послышался возбужденный перестук шагов, и в кабинет к Бунину то ли влетел, то ли ворвался Алексей Зубов. Неодобрительно оглядев компанию, со стороны сильно напоминающую команду заговорщиков, он повернулся к майору.

— Общаетесь? — спросил он, как выплюнул, и обычное короткое слово прозвучало отчего-то грязнее, чем матерное ругательство. — А у нас труп новый.

— Где? — выдохнула Лиля. Зубов посмотрел на нее, затем перевел взгляд на Лаврова, и снова с издевкой — на Лилю.

— В больнице. В городской. В отделении реанимации.

— Ты что, пьяный? — Воронов шагнул к Зубову и тряхнул его за плечи. — Докладывай давай, чего жилы тянешь?

— Понимаю ваш сарказм. — Зубов коротко хохотнул и снова покосился на Лаврова. — В отделении реанимации трупов практически как на кладбище. Но этот, точнее эта, скончалась не от болезни. Насильственная смерть, хоть и в больнице.

— Леха, ты бы перестал кривляться, — коротко попросил Бунин. — Объясни толком, что случилось?

— Прямо при этом? — Зубов кивнул в сторону Лаврова.

— Да. При нем, — не вступая в длительные объяснения, ответил Бунин. Только хорошо знавшие Ивана люди представляли, какая непреклонная воля и железный характер скрываются за его непробиваемым спокойствием.

— Ну, смотрите. Вам виднее, если что, я предупреждал. — Неприязнь Зубова к Лаврову была такой демонстративной, что становилось даже неудобно. — В общем, бабка лежала в реанимации. Уже как овощ лежала, подключенная ко всевозможным аппаратам. Не дышала самостоятельно. Болезнь у нее какая-то сложная, я не понял, в общем. И вот пришла ее дочка, принесла бульон домашний, который ей через трубку вливали, смотрит, все трубки вырваны с корнем. И та, через которую кормили, и дыхательная, все. И бабка окочурилась уже, понятное дело.

— А к нашему делу это каким боком? — стараясь сдержаться, спросил Воронов. Ему, как, впрочем, и Лаврову, ужасно хотелось дать Зубову в морду.

— Ну, так-то дочка сначала на врачей подумала, что надоело им с этой больной мучаться, а врачи, понятное дело, на дочку. Крик, вопли, полицию вызвали. Ребята из райотдела приехали, одеяло откинули, а на груди у бабульки… — Он сделал драматическую паузу.

— Леша, я тебя убью сейчас, — не выдержала Лиля. — Что на груди, цветок?

— Он самый. Мне позвонили, я с дежурной бригадой сразу туда. Фотографию цветочка этого сделал на телефон. Полюбуйтесь. Вуаля!

Жестом фокусника он достал смартфон и продемонстрировал фотографию странного темно-красного цветка, похожего на кровавую метелку. Среди мелких зеленых листьев свисали длинные хвосты, усыпанные маленькими соцветиями. Лиля с изумлением смотрела на картинку. Такого цветка она не видела никогда в жизни.

— Сергей, вы знаете, как это называется? — спросила она.

— Нет, — Лавров покачал головой. — Я тот еще ботаник, в отличие от мамы. Давайте ей перешлем, она скажет.

— Давайте.

— Э-э-э, вы чего? — Зубов даже вспотел от изумления. — Это же с места преступления фото. Вы чего, его собираетесь посторонним рассылать? С моего телефона? Чтобы я в служебное расследование вляпался?

— Скинь мне, — зло сказал Воронов и тоже достал смартфон с надкусанным яблоком на крышке. Самая последняя модель, на глаз определила Лиля. Перехватив ее взгляд, он коротко пояснил: — Жена подарила, на день рождения, она же у меня бизнесвумен. Я ругался, что она на меня деньги тратит, а потом признал, что удобно действительно очень.

Через пять минут фотография была благополучно отправлена на почту Валерии Лавровой, и Сергей уже набирал ее номер. Помочь Лавра согласилась беспрекословно и, проверив почту на телефоне, бодро отрапортовала в нетерпении ожидающим ее вердикта стражам порядка, что цветок на фотографии — это амарант. Разновидность «хвостатый, красный».

— И что он символизирует, мам? — спросил Лавров, и Лиля вдруг поймала себя на том, что затаила дыхание.

— Безнадежность, — ответила Валерия Сергеевна.

Убитая на больничной кровати женщина медленно угасала от неизлечимой болезни. Ее случай был безнадежным, об этом знала и она сама, и ее близкие. Но ведь безнадежность — не грех. Мысли метались в голове у Лилии Ветлицкой, обгоняя одна другую. Что хотел сказать убийца своим посланием на этот раз? Почему он изменил свой сценарий и наказал ни в чем не повинную женщину? Или грех состоял в том, чтобы цепляться за жизнь, отравляя тем самым существование своим близким?

— Бакланов знает? — спросила Лиля Зубова, вдруг почувствовав смертельную усталость.

С ней бывало такое. Она всегда внезапно уставала, когда встречалась с несправедливостью или с чем-то, что было неподвластно ее пониманию. Усталость накатывала мгновенно, отнимая способность шевелить руками и ногами. Даже язык плохо слушался подполковника юстиции Ветлицкую в такие минуты.

— Конечно, знает, — удивился странному вопросу Зубов. — Он и в больницу приезжал, показания взял у дочери, у врачей. Некоторым же работать приходится, а не только лясы точить в приятной мужской компании.

На его последний выпад Лиля предпочла не обращать внимания.

— А сережки? Сережки на больной были? Обе? — напряженно спросил Лавров, но Зубов не удостоил его даже взглядом.

— Леша, отвечай, чего с серьгами? — рявкнула Лиля. От ярости у нее даже усталость прошла, как рукой сняло. Бунин взял ее за руку, но она вырвалась.