проникают за все укрепления, а потом, наконец очутившись в зоне уязвимости, пускают корни — начинают что-то действительно значить, и жечь изнутри, и иметь значение…

— М-м…

— Так что вот так; в течение нескольких недель меня осенило, как я это называю, мирское откровение — с меня сорвало шоры, просто-таки сорвало; и с тех пор это не прекращается, знаете, это все еще со мной — как бы засело в груди, эта нескончаемая сила, которая, не знаю, кажется, свела с ума мой компас; например, помню случай, вскоре после того, как это случилось, как я захожу в супермаркет и просто таращусь в проходах на все коробки, пачки и цвета, или когда еду по Рино-авеню и вижу домики с газонами, окраской, номерами и… и внезапно все это кажется каким-то не таким, и иным, и ужасно печальным…; и я просто думаю, знаете, О боже…

— Хм…

— И потом, знаете, это стало сказываться и на работе — даже там это достало; в основном я преподаю историю, и, помню, где-то месяц назад надо было на несколько недель поехать в школу в Минко, когда там проходили Французскую революцию; и вот я составляю план урока, набрасываю конспект и так далее… но потом, знаете, чувствую, как меня что-то гложет, всерьез гложет мою совесть; и начинаю задумываться, вдруг, не знаю, есть какой-то другой подход — может, мне не стоит показывать Революцию великим часом всеобщего блага, с общественным договором, Просвещением и триумфом равенства над привилегиями, всем таким, но что на самом деле в ней нужно видеть катастрофические последствия финансовых трудностей из-за Семилетней войны и французского участия в Американской революции, или что ее можно истолковать как автогеноцид, совершенный народом в ужасе перед модернизацией, — показать смутой, чьим истинным и долговечным следствием стало начало эпохи рационализированных массовых войн, полицейских государств и мысли, что все противники — предатели и, следовательно, должны умереть…; другими словами, что это не более чем лежачий полицейский на маршруте от «Математических начал натуральной философии» к Гулагу…

— Вау, ну-ка — погодите…; чьи…

— А… неважно…; но меня правда не на шутку увлекла подобная нелепица…

— В общем…

— В смысле, откуда мне знать, что я учу детей тому, чему учу, правильно — в смысле, что конкретно я им рассказываю на самом деле?..; это переросло в настоящую озабоченность…

— А потом это — это, значит, подтолкнуло вас ходить от двери к двери… кажется, в статье вы это называли «обходами»…

— Да, среди прочего подтолкнуло к ним…; мне, наверное, хотелось увидеть что-то еще, другие течения, которые — это факт — есть, должны быть, — изучить их лично и понять…

— И…

— И наконец мне хватило смелости это сделать — взять и сделать; и, знаете, решимость просто пришла сама собой, однажды вечером, прямо перед сном; вот я лежу в кровати и размышляю о том, что хочу сделать, и ни с того ни с сего психологическое сопротивление просто растворилось…; и тут я понимаю, что смогу, просто понимаю…; и на следующий день, вернувшись из школы, я просто, знаете, приступила к делу: надела коричневую блузку и темную юбку — самую нейтральную одежду, чтобы никто не понял меня неправильно, — и заплела волосы в приличный викторианский узел, чтобы это тоже не… ну вы поняли; а еще решила не делать обходы в собственном доме — многим из нас не хватает времени даже толком поздороваться, и этих людей я знаю…; так что я пошла в Уорр-Акрес, где не знаю никого, чтобы избежать проблем в связи с предыдущими контактами или впечатлениями; так все и началось, всего чуть больше двух недель назад; я просто ходила и звонила в двери перед ужином, когда, как я понимаю, большинство людей уже дома;

— Так что вы — говорили…; как — в смысле, сперва…

— Я просто спрашивала того, кто открывал, если это был взрослый, планируют ли они пойти на голосование в ноябре; если отвечали «да», я благодарила и шла дальше; но если отвечали «нет», я спрашивала, можно ли об этом недолго поговорить;

— Но вы ходили с… планшетом или каким-нибудь, не знаю, бейджиком с вашей фот…

— Конечно нет; с чего бы?; я не состою ни в какой организации;

— Тогда с чего им вообще — как вы могли ожидать, что они…; другими словами, вы просто хотели поговорить;

— Именно; почему бы и нет; как еще узнаешь; и, собственно говоря, я довольно быстро преодолела неловкость ситуации; где-то ко второму звонку я уже правда стала совершенно спокойна и даже получала удовольствие: в горле не пересыхало, сердце не колотилось…; и даже приятно избавиться от всяческой коммуникативной дряни;

— Но, конечно, вы встречали сопротивление…

— Сопротивление не против меня — я воспринимаю это совсем по-другому; в смысле, да, многие неголосующие не хотели разговаривать, но многие даже не давали начать; раз за разом, дом за домом люди открывали двери и очень уважительно выслушивали; но потом просто говорили «извините» и закрывали дверь;

— Но это не назвать встречей с раскрытыми объятьями…

— Но не могла я это принять и на свой счет: я еще ничего не сказала, даже дальше первого вопроса не зашла; так что сопротивлялись они — и может быть, это вы и имеете в виду, — сопротивлялись они чему-то совершенно другому; и как раз это я и хотела изучить;

— И вы тогда — хоть кто-нибудь…

— Нет; в первые семь попыток со мной никто не разговаривал — поразительная статистика, если задуматься; у всех внезапно появлялись другие дела…

— Но потом последний — это же он, да, который…

— Правильно: это он, мой восьмой неголосующий; он самый; и заверяю, не было никаких признаков чего-то необычного: как бы, довольно приятный дом, с подстриженными изгородями и термометром на маленькой крыше над входной дверью, и самодельные занавески на окнах; и улица тихая, обсаженная деревьями;

— Но тут…

— И когда я позвонила, в своих приличных туфлях, дверь вместе открыли мужчина средних лет и его сын, на вид лет двадцати, — у обоих были одинаковые глаза, молочно-серые и очень близко посаженные; и потом они очень вежливо меня выслушали, не обменявшись между собой и словом, просто смотрели и