Кончаю писать, но наверняка еще долго не засну.

Опять меня постигла неудача. Оказывается, осторожность никогда не может быть излишней. Тете Магдалене, которая никогда не выходит из дома до обеда, на этот раз вдруг захотелось полакомиться, и она направилась в кондитерскую за пирожными. И, конечно, я сидела там с дядей Альбином. Я думала, что тетя преставится от удивления.

Собственно говоря, я и сама не знаю, почему захотела встретиться с дядей, когда он сказал мне по телефону, что никаких новостей не добыл. Такая уж моя злая доля, просто злая доля. Теперь уже тетя Магдалена не даст отвести себе глаза никакими посредниками. Правда, она сделала вид, что не видит нас, но от моих глаз не скрылось, что даже ноги у нее подкосились. Она купила шесть пирожных. Три бисквитных и три с кремом. Какая гадость — объедаться с утра сладостями, да еще и хорошо зная, что ей угрожает диабет.

Целый день она не обмолвилась со мной ни словом, если не считать повседневных общих фраз. Она считает своего Яцека чуть ли не богом, и если меня что-то и утешает при мысли о возможном скандале, то это перспектива крушения всех тех святынь, к которым она причислила своего любимого племянничка. Того и гляди, отравится вероналом. Да и, наконец, не только на нее произведет тяжелое впечатление падение Яцека. Представляю себе, скольким людям, которые считают его образцом всех добродетелей, придется проглотить язык и беситься от его двуличности. Это была бы неплохая расплата за все глупые разговоры, будто бы я не доросла до Яцека и он достоин лучшей жены.

Интересно, какая бы это женщина была ему лучшей женой! У кого было бы столько такта, столько замечательных качеств, кто сумел бы создать ему такой милый и признанный всеми дом, настоящее семейное гнездышко! Какие сейчас все-таки люди.

А хотела бы я посмотреть, какая женщина в моем нынешнем положении поступила бы так сдержанно и деликатно. Другая уже давно бы отправилась с жалобами к родственникам или побежала бы к той рыжей выдре и задала бы ей хорошую трепку. А уж что касается его самого, то головой ручаюсь, что любая без исключения устроила бы ему страшный скандал.

А говорят, что я до него не доросла. Что он достоин лучшей. И это говорит моя лучшая подруга, эта лживая Гальшка.

Я узнала об этом от Мушки Здроевской. Они были вместе с Зигмундом Карским в «Кафе-клубе». Мушка наверняка не врет. Из всего, что она рассказала, неправда только то, что они говорили обо мне при Карском. Зигмунд не позволил бы сказать обо мне плохого слова. И вообще в этом отношении мужчины в сто раз выше женщин. Вот хотя бы Роберт, у которого было из-за Гальшки столько неприятностей, — он никогда не говорит о ней плохо. Он слишком снисходителен. К сожалению, я не смогла сегодня с ним увидеться. Он все время занят.

Мне представляется, что значение этих мужских дел очень преувеличено. Каждый из них считает свое дело некой святыней. Каждому кажется, что если он скажет нам «у меня много работы» или «у меня важное заседание», то уже нечего и думать провести время как-то иначе. Конечно, это не всегда уловки с их стороны. Я даже склонна им верить. Но они просто переоценивают свои дела. Мир не перевернется, если кто-то из них опоздает на заседание, или не пойдет в свою контору.

В прошлом году я однажды имела серьезный разговор с Яцеком. Мы должны были ехать на бал к Ленским. Мне было очень важно появиться там до одиннадцати. А тут Яцек мне звонит и сообщает о затянувшемся собрании какого-то там союза или общества, что надо выбрать какой-то совет, и что-то еще, и всякие глупости. Он не хотел понять, что я должна приехать к одиннадцати, потому что пани Кавинская пошила себе туалет, очень похожий на мой, и я не могла, ну просто не могла появиться после нее. В этих тонкостях мужчины слепы, как кроты.

В конце концов, может, и хорошо, что у Роберта не было сегодня времени. Благодаря этому я осталась дома, и как раз в семь позвонил из Парижа Яцек. Он очень торопился, сказал только, что не знает, когда вернется и что к нам придет адъютант полковника Корчинского, чтобы забрать желтый конверт, запечатанный сургучом, лежащий в среднем ящике письменного стола. Я напомнила Яцеку, чтобы он привез мне большой флакон «Voyage de noce». Подозреваю, что те духи, которые можно достать в Варшаве, намного слабее.

Конечно, сразу же после этого разговора я нашла в письменном столе тот конверт. Мне было очень интересно, что там внутри. К сожалению, огромная сургучная печать вовсе не позволяла его открыть. Впрочем, не думаю, чтобы он содержал что-то интересное для меня. Думаю, что там были какие-нибудь правительственные бумаги, и то, наверное, такие, которым Яцек придает большое значение. На конверте было написано красным карандашом: «Л. К. 3.-425». Что ж, у них всегда какие-то свои тайны.

Где-то около восьми появился тот адъютант, о котором говорил мне Яцек, — стройный молодой офицер. Я предложила ему чашечку кофе, но он отказался. Вел себя очень вежливо, и я заметила, что понравилась ему. Но несмотря на это, он сказал, что очень спешит, что пришел за запечатанным конвертом, о котором мой муж должен был позвонить мне из Парижа. Я не задержала его, тем более, что он видимо нервничал. Офицер любезно поблагодарил меня и вышел.

Когда за ним закрылась дверь, я посмотрела его визитную карточку: «Поручик Ежи Сохновский». Вполне приличный молодой человек. Можно будет смело пригласить его на файф-о-клок. Если он из тех Сохновских с Подолья, то может быть даже дальним родственником Яцека. Надо будет спросить о нем маму.

Не знаю, чего это я сегодня так устала. Не хотелось даже пойти с Тото поужинать, и я осталась дома. Совсем не было аппетита. Съела только три кусочка спаржи, выпила стакан чая и немного красного вина. За столом тетя Магдалена внимательно присматривалась ко мне, видимо подозревая, что отсутствие у меня аппетита — проявление запретной любви к предполагаемому посреднику. Бог с ней. На самом деле причина куда серьезнее: за последний месяц я поправилась на килограмм четыреста граммов.

Набрасываю спешке эти несколько слов. Рано утром поступила телеграмма из Голдова. Отец опасно заболел. Я должна взять профессора Вольфрама и доктора Ярка и немедленно ехать в Голдов. К счастью, оба могут поехать со мной. Я очень обеспокоена болезнью отца. Плохо, что не могу сообщить о своем отъезде дяде Альбину. Ведь за время моего отсутствия здесь могут произойти очень важные события. Машина стоит у подъезда.

Что творилось, что творилось!

Я должна привести свои мысли в порядок, иначе не смогу внятно и подробно рассказать обо всем. Ранение отца, скандал, операция, желтый конверт, и рыжая шантажистка, дядя Альбин, Яцек, поручик Сохновский, следствие — все это вертится у меня в голове, как в водовороте. А вдобавок еще и ненормальная тетя Магдалена. Бедный Роберт! Наверное, он думает, что я о нем забыла. Так мне хотелось послать ему из Голдова письмо, но в последний момент я сдержалась. Вспомнилась мне давняя мудрая пословица: ничто так не пятнает женщину, как чернила. Письмо всегда может попасть в чьи-то посторонние руки, в чем я только что убедилась.