— Эта боль всегда будет с тобой. Как будто от тебя оторвали что-то, отобрали ее, частичку твоей души, и уже не вернут. Знаешь, говорят, что когда любимые и близкие уходят, они становятся нам еще ближе. Я не ощутил этого, а ведь так было бы легче. Надеюсь, тебе повезет больше. Но жизнь продолжится в любом случае, Оксинт. Ты еще будешь счастлив, боль спрячется. Ты не избавишься от нее, но научишься жить с ней. Понимаешь? Ты научишься жить.

— Я не верю в это.

— А как тебе другой вариант развития событий? Если ты вмешаешься в естественный ход вещей, то потеряешь всех, а потом и себя. Не будет ни папы, ни мамы, ни твоих сестры и брата, Александры, Майкла, Даниила с Данией. Если тебе повезет — ты уйдешь одним из первых. Если нет — ты увидишь, как жизнь покидает их. В этой войне со смертью, увы, ты проиграешь. Но вот с какими потерями ты выйдешь из самого страшного боя?

Я смотрел на него, и не мог ничего сказать. Но по-прежнему не хотел верить в то, что не смогу спасти маму, а если попытаюсь, то погублю всех.

— Я могу тебе показать. — отозвался Томас на мои мысли. — Но не хочу. Это страшно.

— Не надо. — в ужасе покрутил я головой.

— Однако я хотел бы тебе показать, как сложится твоя жизнь после того, как… Как ты простишься с мамой. Ты убедишься в том, что она продолжится. Сейчас ты боишься этого времени… Но я по опыту знаю: дальнейшая жизнь — это не страшно.

Я снова разозлился на него. Вот есть у взрослых, хорошо, что не у всех, такая черта: считать, что их опыт — единственно верный и раз они что-то пережили, то могут и другим давать советы, и диктовать, какие чувства те должны испытывать. А еще считать, что чувства и переживания маленького человека — ерунда, которой не стоит уделять никакого внимания, что все это от малолетства, глупости или недостаточного знания жизни.

Для меня остается загадкой, почему так происходит. Словно эти взрослые сами никогда не были детьми, и не переживали по какому-то, совершенно незначительному для тех, кто старше, поводу. Или они просто забыли? Забыли, как сильно на них влияло то, что потом стало незначительным? Может быть.

Однако я лично знаю, что мои чувства в данный момент для меня важны и даже нужны. Может быть, лет через пять или десять я сам посмеюсь над детской бедой, которая покажется пустяком взрослому мне. Но пока что это моя беда, и эмоции я испытываю соответствующие. И мне кажется, что смеяться над такой бедой, или фыркать по ее поводу, обесценивать заявлением о том, что когда я вырасту, сам посчитаю ее пустяком — это или эмоциональная черствость, или просто глупость. Напыщенная взрослая глупость. Ведь я еще не в том возрасте, когда посчитаю беду пустяком. Я живу сейчас, и переживаю сейчас, и для меня это важно! А от взрослого в этот момент я жду сочувствия, поддержки. Ну или хотя бы того, что он не станет смеяться над моими чувствами! Ведь нет совершенно никакой разницы, взрослый или ребенок что-то чувствует. Я же тоже человек, и мои эмоции ничуть не хуже. И они тоже заслуживают внимания и бережного отношения.

То же, мне кажется, можно сказать и об опыте, с которым эти взрослые носятся, как курица с яйцом. Не все, но многие. Может, у них больше ничего и нету? Достижений, умений, таланта или чего-то еще выдающегося… Просто опыт, который, кстати, вовсе не их заслуга. Они получили его лишь потому, что родились раньше меня. Свой опыт будет и у меня. Но, надеюсь, когда я вырасту, не стану тыкать этот самый опыт в нос другим, как единственно верный и неоспоримый образец.

Вот Томас уже второй раз говорит мне о том, что имеет опыт потери мамы. Что он испытал это в детстве, будучи чуть постарше меня. И на основании своего опыта делает выводы о том, что будет дальше со мной. Только потому, что с ним случилось именно так. Но нет никаких гарантий того, что у меня будет точно так же!

Я вижу, что он до сих пор горюет по поводу своей потери, но пытается как-то жить дальше. Возможно, у него это получается. Но я не он! Все люди разные, и переживают по-разному. А когда ты находишься в эпицентре беды, или, как я, в ее предчувствии, вовсе не нужно лезть со своим бесценным опытом. Для меня это не утешение. И думаю, ни для кого утешением не станет. Свое горе всегда ощущается по-своему. Мне кажется, в этот момент люди думают даже, что никто их не понимает, вне зависимости от того, что пережили окружающие. Хотя бы потому, что они не переживают именно беду человека, который сейчас в нее погружен с головой. Да, сопереживают. Но не чувствуют того же. Особенно не чувствуют те, кто вздумал рассказать о своем опыте. Иначе бы поняли: в этот момент такие слова не помогают, а напротив, причиняют еще больше страдания.

Боль надо проживать самому, а не опираясь на чей-то опыт. И не скрывать ее, не запирать на замок, а пережить до конца. Это как с нарывом на коленке. Можно, конечно, смазать его обезболивающей мазью и заклеить красивым пластырем. Но что будет в итоге? Рана продолжит болеть, нарывать, и рано или поздно прорвет. Это больно, некрасиво, а еще последствия такого игнорирования могут быть просто катастрофическими. Я знаю, так как на Земле видел человека, оставшегося без ноги из-за того, что он вовремя не занялся своим нарывом!

Что уж говорить о душевной боли? Нельзя ее скрывать или пытаться запереть на сто замков! Иначе рана, образно говоря, тоже загноится, и станет еще хуже. Да, душевные потрясения не так очевидны, как физические. Но они имеют еще более страшные последствия, несовместимые с нормальной человеческой жизнью. Возможно, я ошибаюсь, ведь я еще ребенок. Возможно, я не очерствел сердцем и душой, как некоторые взрослые, и все воспринимаю слишком остро… Однако мне кажется, что нельзя так поступать с собой.

Поэтому я думаю, что с людьми в беде надо быть осторожнее и бережнее. Ни высмеивания их горя, каким бы оно ни казалось высмеивающему, ни попытки поучить своим опытом, ни попытки заткнуть его боль — ничто не помогает, а