один. Он распаковал чемодан, выложил ноутбук с полагающимся к нему портфелем и, немного подумав, вышел сквозь прохладный и безлюдный вестибюль на улицу. Улица эта, зажатая спереди со стороны Садового кольца огромным сталинским небоскрёбом министерства иностранных дел, вся была запружена машинами.

Отсюда, прикинул Кирилл, — мне, даже если не спеша идти, надо всё равно только четверть часа. Господи, сколько же я не видел ребят? Старого тут, что по ту, что по эту сторону Арбата, немного осталось, однако дом, куда он сейчас шёл, стоял, как ни в чём не бывало. В целости и сохранности, старый, ничем не примечательный, слегка неряшливо подштукатуренный и подмалёванный, он выделялся разве только решётками с висячими замками, закрывающими со всех сторон входы и выходы в окружающие его проходные дворы. Кирилл, войдя в один такой двор, миновал вагончик с надписью: «Ремонт обуви. Быстро и дёшево» и подошёл к с детства знакомой двери, косясь на окна первого этажа, тоже, как и всюду теперь в Москве, забранные решётками.

Ох, ёксель-моксель, здесь же теперь, несомненно, код! Кода он, понятно, не знал. Телефона, наверняка нового, тоже. Так. Надо было как-то выходить из положения.

Почему мне не пришло в голову, что они уже вообще здесь не живут? — спросил себя с досадой Бисер, оглядывая дверь, и тихо выругался.

— Взял да явился, ничего не узнав, — бурчал он себе под нос, когда старческий чуть надтреснутый голос прервал эти невесёлые размышления:

— Вот я и говорю, Дусь, пензию Витька за хозяйку получил аль нет? Померла-то она когда? Осьмого, да! А пензия, чай, десятого. Дусь, а Дусь?

Старушки вполне деревенского вида, сидевшие на скамейке рядом с подъездом, громко гутарили о своём, как это нередко бывает у глуховатых людей.

Ну я осёл. Ищу, как в Мюнхене, таблички с фамилиями жильцов. Совсем одурел, москвич хренов. Вот они, таблички-то! Хотя… Может бабушки эти из новых? И пусть не лимитчики — таких теперь нет, так беженцы. Это верней. А, попытка — не пытка.

— Здравствуйте, извините пожалуйста, — обратился он к ближайшей к нему толстенькой в чёрном платке и очках пожилой женщине, которую её подруга называла Дусей. — Мне надо тут к доктору с первого этажа сразу направо в этом подъезде, а я код забыл. Такая незадача!

— Это к Марии Семёновне что ли?

— Точно, к Марии Семёновне Осиповой. У неё ещё дочка Соня и сын Коля помладше. А Вы её знаете?

— Как не знать, милай, — откликнулась соседка Дуси. Вся наша жизня, поди, здеся просвистала. Мария Семёновна, как же. Всегда тут всем помогала. И муж ейный доктор был, Матвей-то Ильич. Давно-о преставился, давненько. Ну, тот больше заразу всяку лечил. И строгий же был дядька, прямо беда!

— Ох, ты и скажешь, Клавдия Петровна. Вот деревенщина, прости господи. Восьмой десяток в Москве живёшь, а всё: «заразу». Он, Матвей-то Ильич, знаешь сынок, на Соколинке главный был. Там на Соколинке гошпиталь раньше стояла. Как сейчас — я не знаю. А раньше, кто — хоть малой, хоть и взрослый — корь там, али ветренницу, али свинку, али, борони боже, оспу каку подхватит — сейчас туда, — охотно приветливо затараторила Дуся.

Моисей Эльевич, про себя улыбнулся Кирилл. Когда-то он случайно узнал, что Сонины родители, оба подполковники медицинской службы, взяли фамилию жены. Имя с отчеством доктор Франк, несмотря на людоедские времена, не менял, просто так пациентам было проще. Из Моисея он стал Матвеем, а непроизносимого Элиевича переделать в ленинского Ильича просто сам бог велел.

— Про Матвей Ильича я знал, а Мария Семёновна?

— Жива, сыночек, жива, — успокоила его Клавдия. — И, дома, чай.

— Я её седни с кошёлкой видала, она из магАзина шла. Кошёлка така на колёзьях, знаш? Она с ней и на Кружок ходит, и в этот наш «СимОй импотент»!

— Куда, Клавдия Петровна? — переспросил её с надеждой Кирилл, вдруг почувствовавший, что тягостные воспоминания и напряжение, владевшие им с момента получения письма, начали отступать.

— Эвон, в «Симой импотент», на угле на Арбате! — повторила бабушка внятно, и он понял, что не ошибся.

Кирилл охнул, плюхнул на скамейку портфель и опустился на валявшееся рядом ведро. Он хохотал долго, до слёз, с облегчением хлопал себя по коленям, порывался что-то объяснить бабушкам и не мог. Старушки тоже потихоньку начали хихикать.

— Их-ха-ха, что ты, милок? — слышалось их клохтанье на весь двор. Их — хи — хи — хи, господь с тобой!

Кирилл только отмахивался. Он был дома.

Глава 12

В подъезде было темно и пахло кошками. Лифт справа от квартиры остался тот же. Тяжёлый, с металлической решётчатой дверью, лязгающий на остановках и дребезжащий при движении всем своим дряхлым нутром. Сонька жила на первом этаже. Лифт был им не нужен, но ребята иногда катались на нём от нечего делать, когда выходили покурить в подъезд.

Мария Семёновна открыла дверь сама, и стоя спиной к свету, неуверенно сказала:

— Здравствуйте, Вы, наверное, к Соне с Костей? А их нет, они только

послезавтра будут.

— Мария Семёновна, это я, Кирилл Бисер, Кир Бис, Кирка Стеклярус, помните?

— Господи, Кирочка, это правда ты? Да проходи, проходи скорей! Вот Соня то огорчится. Она, видишь, как раз на два дня на дачу укатила. И Костя тоже прямо с работы туда ездит. Ой, ты что это белый стал, как я? Ты же ещё совсем молодой?

— Мария Семёновна, дорогая, дайте на вас хорошенько посмотреть! Сто лет я вас не видел. Я белый или серый — разница невелика. А вы молодцом! Разве что подстриглись. А так, вовсе не изменились. Вы не верите, а я, ей-богу, не вру!

Он обошёл вокруг пожилой женщины, улыбающейся ему такой знакомой материнской улыбкой, радостно чмокнул её в щёчку, ощутив лёгкий аромат «Красной Москвы», и снова подумал, почти не веря себе.

— Отпустило. Ещё немного отпустило меня!

Они сели за стол на большой кухне, выходящей окном во двор, пить чай. И Бисер, с уплетавший за обе щеки пышки и печенье с «витамином», рассказывал, спрашивал, смеялся и огорчался, чувствуя себя если не мальчишкой, то студентом. Вот он прискакал из Долгопрудного, из общаги Физтеха, и скорей отметиться сюда. Благо от его коммуналки до этого дома рукой подать. Вот так: две-три минуты до Кружка, до школы подольше — минут восемь, до Соньки — пятнадцать. Целую жизнь назад.

Он уже расспросил о Соне, о её втором муже Косте, о дочке Наде, вышедшей замуж за испанца и жившей теперь где-то рядом с Барселоной. Давно пора