не выдерживает, расплачешься; и досадно, как подумаешь, что из-за денег не всем это можно видеть.

— Если бы мне эту воперу посмотреть, ничего бы, кажется, больше не захотела, — сказала Моника, вновь оживляясь и разглядывая громадное здание, к которому они подходили. В памяти ее, как яркое видение, запечатлелась первая ее поездка на спектакль: еще до войны, совсем молоденькой девушкой ее повезли из усадьбы в разукрашенной зелеными березками телеге в Скерсяй на храмовой праздник. Этот день памятен ей потому, что она первый раз тогда танцовала. Мужчины угощали ее лимонадом, а один даже хотел насильно поцеловать ее и оцарапал ей носик. Тогда — в большом сарае она смотрела спектакль.

Ее потрясла судьба маленькой девушки, обманутой барином, так искренно та плакала, говорила, как в настоящей жизни, — такая она была хорошая, честная девушка, а этот управитель в лакированных сапогах, пообещал жениться на ней и, обманувши, бросил. Когда девушка упала на колени перед своей жалкой кроваткой, Моника, не выдержав, выбежала из сарая, чтоб скрыться от людей, забралась в ясли и долго там плакала, пока не полегчало. Вернувшись в сарай, она была очень удивлена: все позабыли уже о спектакле, убрали скамейки и плясали польку. Кто-то из знакомых подхватил ее, заплаканную, и начал кружить, но она вырвалась, сказала, что ботинки жмут. И весь вечер потом сидела, задумавшись о судьбе опозоренной девушки, словно она тут вот в сарае и жила и пропала! И много времени спустя, когда к ней стал приставать украдкой эконом в усадьбе, она вспомнила об этом представлении. И не поддавалась на уловки мужчин, пока один раз… Но это уж давно было, да и счастливо кончилось: она стала его женой.

Тут Моника украдкой взглянула на Юраса, который объяснял ей, что это называется опера, а не вопера.

Тарутис думал: «Стой-ка, уж как-нибудь да надо повести ее, пусть порадуется моя хозяюшка. Работает, хлопочет, а кроме свинарника да скота в хлеву ничего не видала, пусть посмотрит оперу. Всю жизнь потом рассказывать будет».

Он нашел афишу и прочел, что идет опера «Демон», фамилии дирижера и всех артистов, и все это стоит… он подсчитал в уме, сколько придется заплатить за двоих, и сказал Монике.

— Чтоб им пусто было, Юрас, не надо! Ты ведь говорил, что косу купишь, да еще и лампу обещал. Не для нас эти представления. Будем живы, накопим денег, тогда посмотрим.

Юрас знал, что жене очень хочется в оперу, что она получит большое удовольствие, и не уступал, хотел итти за билетом, но она схватила его за полу пиджака.

— Смотри, рассержусь!.. У нас на самые нужные покупки не хватит, а тут…

Доброволец не мог примириться с мыслью, что в родной Литве, за которую он воевал, ему не придется оперу посмотреть. Однако в конце концов он уступил жене, решив, что немного тут наглядишься, если денег нет, и снова под руку пошли они по улицам со своей корзинкой. Посидели немного на скамеечке под липой и поплелись дальше со своей неказистой ношей. В одной витрине они увидели живого зайца (или он так ловко сделан был — совсем как настоящий), копошившегося в куче конфет. В другой — красноносого человека, шевелившего ушами и предлагавшего огромную самопишущую ручку. Сколько было бы здесь развлечений их малышу! А вон — огромная булка.

— Как такую могли испечь! — дивилась Моника, но Юрас объяснил, что это не настоящая булка, а только для рекламы.

Скоро в окнах и на улицах зажглись огни. Слышалась музыка, смех. В вечернем наряде улица казалась еще роскошней и богаче.

У Моники болели ноги, подошвы горели, она шла в полузабытьи, прислонясь к мужу, опираясь на его руку. Прохожие уступали дорогу этой странной деревенской паре, в которой было что-то трогательное и забавное, точно они шли одни по собственным цветущим лугам.

У одного дома их ослепило множество ламп, около входа толпилось много горожан, глазеющих на выставленные картинки.

— Здесь, Моникуте, кино, — разные картины показывают. Тоже очень красиво. Чего только там не выделывают люди, только неживые. Гляди, какой ротозей нарисован. А тут конь прянул. Очень интересно, пойдем!

Моника почти засыпала от усталости. Ей было все равно, куда итти, только бы посидеть спокойно. У нее не было большого желания смотреть кино, она говорила, что тогда, пожалуй, на доктора не останется, лучше им поискать ночлега. Юрас не согласился: хоть кино-то тебе надо посмотреть, а ночлег мы найдем, в городе и ночью везде открыто.

Он купил билеты на дешевые места, и их ввели в темный зал. Моника несла под платком свою корзинку, она уцепилась за мужа, так как ничего не видела. Едва успели их усадить, как в темноте раздался хохот множества людей и сразу же затих. Она вздрогнула, решив, что это над ними смеются, обернулась и увидела, что все лица и глаза обращены к освещенной стене. Юрас, подтолкнув, показал ей: на стене играли светлые пятна и тени. Сначала она ничего не понимала, так все там сбилось в кучу, шевелилось и бежало, бежало, но потом она разобрала человеческие глаза, лица. Вот на минутку кто-то черный, живой взглянул прямо на нее, поднял руку и исчез. Простерлись поля, навстречу колыхались деревья и высокие травы, издали приближались какие-то точки. Они росли с необыкновенной быстротой, и скоро оказалось, что это были всадники. Кони проскакали так близко, и Моника забыла, что это изображения, она глядела на них, как на живых, закрывая одной рукой лицо, а другой ухватившись за мужа, и шептала умоляюще:

— Юрас, Юрас…

Юрас спокойно взял ее за руку, и когда она решилась, еще дрожа от страха, снова взглянуть, всадники уже исчезли. В зале часто раздавались взрывы смеха.

Ей было хорошо, тепло. Ее стал одолевать сон, с трудом размыкала она слипающиеся веки и опять видела стадо овец, потом опять всадников, скачущих прямо на нее, и едва удержалась, чтобы не сказать мужу:

— Юрас, уйдем отсюда. Так и кажется, что они сейчас наедут на меня, растопчут… ведь я глупая такая…

Потом на экране целовались, в зале кто-то чмокнул, выражая удовольствие от поцелуя, и все этому смеялись.

— Нравится тебе? — спросил Юрас.

— Очень, очень, — ответила она и погладила его руку. Немного спустя Юрас опять спросил, интересно ли ей, но увидел, что голова Моники склонилась к нему на плечо, глаза закрыты. Она спала, и он не стал бы ее будить, если бы это удовольствие не досталось им такой тяжелой ценой. Моника проснулась. Она сама стала просить мужа,