— Обращаю ваше внимание и на оперативную сторону прекрасного плана Михаила Дмитриевича, — негромко сказал, помолчав, Бискупский. — После захождения нашего отряда правым плечом между нашими силами и колонной Вельяминова образуется оперативная брешь.

— Турки не рискнут воспользоваться ею, — убежденно сказал Скобелев. — Я скую их беспрерывными атаками.

— Да поймите же, Михаил Дмитриевич, что Криденер — не вы! — почти с отчаянием воскликнул Константин Ксаверьевич. — Вы привыкли к маневренному бою, вас не пугают ни фланговые обходы противника, ни даже вероятность окружения. А Криденер всю жизнь воевал на ящике с песком, точно исполняя предписанные военными теоретиками законы и рекомендации. Он панически боится дырок, и, клянусь вам, первое, что он сделает, — прекратит атаку Гривицких редутов и станет немедля штопать эту пустоту. И Осман-паша…

— Осман-паша — не барон, — хмуро уточнил Шаховской.

— Вот именно, Алексей Иванович. И, не обладая свойствами барона, он немедленно снимет свои войска из-под Гривицы и всей мощью ударит ими прежде всего по вашему отряду, Михаил Дмитриевич.

— Ну, это еще бабушка надвое сказала, — буркнул князь. — Штаб — это рассудок, а бой — вдохновение. И я в него верю. Не во вдохновение, разумеется, — я для него слишком стар, в этого синеглазого искусителя верю, — он тепло улыбнулся Скобелеву. — Наполеоном, поди, бредишь?

— Наполеоном брежу, но учусь у Суворова.

— Хорошо ответил, — довольно сказал Шаховской. — Так вот, Константин Ксаверьевич, маневр этот — суворовский. А посему немедля востребовать обещанный нам Коломенский полк и поступать с сего мгновения согласно плану генерала Скобелева. За полком пошли кого-либо из самых упорных, чтоб как клещ в Криденера вцепился и без коломенцев появляться не смел. А сам — на позицию. Лично за маневр отвечаешь. Коли вопросов не имеешь, ступай. — Дождался, когда Бискупский вышел, крепко обнял Скобелева. — Спасибо, орел. За дерзость спасибо, за доверие, за голову твою бесценную — трижды спасибо. Береги ее, она еще ой как России пригодится!

«Золотой старик, — растроганно думал Скобелев, на полном аллюре поспешая в расположение своего отряда. — Ни о карьере, ни о славе, ни о гневе государевом не помышляет — только о победе. Вот бы с таким полководцем…»

Тут он вспомнил Бискупского, спокойный, академически холодный анализ его, скобелевского, плана и понял, что при всей открытости, отваге и решимости князь Шаховской к подобному анализу не способен. Понял, что он — лишь прекрасный исполнитель чужих идей, что в исполнении этом ему достанет и упорства, и воли, и той доли безоглядного риска, без которого не выигрывают сражений. Но, исполняя идею, в которую поверил всей душой, поверил почти с юношеской горячностью, князь уже не сможет внести в нее ни единого элемента собственного творчества, ни одной своей, личной мысли, даже если этого незамедлительно потребует изменчивая, живая, дышащая не только порохом и смертью, но и внезапными контрмерами противника обстановка упорного и длительного сражения. Понял, что Шаховской будет ломить, а не маневрировать, ломить со всей убежденностью и страстью, ломить тупо и жестоко. И что помешать ему в этом тупом таранном действии, своевременно приостановить или, наоборот, решительно изменить первоначальное направление удара не сможет уже никто.

Скобелев спускал с цепи льва. Но льва старого, хотя и сохранившего и львиные когти, и львиную хватку, но уже растерявшего львиную гибкость.

2

Когда окончательно растаял туман, русские батареи открыли огонь по всей линии турецких укреплений. Воздух еще недостаточно прогрелся, и пороховые дымы, не рассеиваясь, плотной массой заволакивали поле сражения. Сквозь эту пелену беспрестанно вспыхивали яркие всплески выстрелов и темно-красные, густые розетки снарядных разрывов. Все это так напоминало старинные гравюры, что наблюдавший за началом сражения генерал Криденер довольно отметил своим офицерам:

— Стратегия — точная наука, господа. Смотрите, сколько красоты в пунктуальном исполнении этой заранее расписанной по нотам симфонии.

Начало битв всегда приводило в восторг генералов от теории. В эти минуты все шло по их планам в строгом соответствии с приказами: противник выжидал, не торопясь обнаруживать своих намерений.

— У Османа заложило уши от грохота нашей артиллерии, — Криденер говорил сейчас для истории и приятно ощущал это. — Громите его. Громите так, чтобы у него лопнули барабанные перепонки. Оглохший противник — уже инвалид, господа.

Криденер и ему подобные — а таковых было подавляющее большинство во все времена и у всех народов — уютно радовались бездеятельности врага. А Наполеон приходил в бешенство («Почему, почему они не атакуют?!»), Суворов не находил себе места, Мориц Саксонский прекратил бой, встретившись с непонятной пассивностью неприятельской армии, и даже Кутузов, всю жизнь удачно изображая флегматика, утратил покой и сон, пока французы не начали нового наступления после сидения в Москве. Да, и для них стратегия была наукой, но наукой, лишь обеспечивающей творчество, исстари именуемое военным искусством.

— Бой развивается в полном соответствии с нашими планами, господа. А потому прикажите подать завтрак. Грохот артиллерии способствует аппетиту.

В то время, как Криденер и его офицеры с соответствующим грохоту артиллерии аппетитом завтракали на высоте восточнее деревни Гривица, четыре табора турецкой пехоты под прикрытием пушечного огня перешли в атаку на третий гребень Зеленых гор. На правом фланге атакующих показались конные группы черкесов.

— Где твои осетины, Тутолмин? — спросил Скобелев.

— В резерве, как вы распорядились.

— Видишь черкесов? Мне надо, чтобы осетины атаковали их в конном строю. Смогут?

— Они, Михаил Дмитриевич, черкесов в любом строю атаковать будут. Им только прикажи.

— Вот и прикажи: в конном. Отбросить, пробиться к реке Вид и войти в соприкосновение с отрядом генерала Лашкарева.

— Далековато.

— Я говорю не о географии, а о тактике, полковник. Необходимо передать генералу Лашкареву мою личную просьбу: как только он услышит, что мы пошли на штурм, пусть немедленно атакует Плевну по Софийскому шоссе.

— То-то Осман-паша завертится! — заулыбался Тутолмин, сразу оценив неожиданность этого удара для противника.

Осетины вылетели из-за склона внезапно для черкесских отрядов. Привычные к горам кони несли молчаливых всадников, не пугаясь ни крутизны, ни обрывов. Атака была стремительной, рубка — короткой и яростной; не выдержав ее, черкесы развернули лошадей, поспешно уходя от осетинских клинков. Часть отступающих с лета нарвалась на разъезд улан; часть, бросив коней, разбежалась по виноградникам и зарослям кукурузы. Осетины радостно встретились с уланами 9-го Бугского полка, началось взаимное угощение и безудержная кавалерийская похвальба, а есаул Десаев сразу же помчался к генералу Лашкареву, которому тут же и доложил то, что было приказано.

— Передайте генералу Скобелеву, что я, к моему глубочайшему сожалению, не смогу исполнить его просьбы, — холодно сказал Лашкарев: его вывела из равновесия повышенная экзальтация, напор и неприятный для него акцент примчавшегося прямо с рубки есаула. — Заодно напомните его превосходительству, что я подчиняюсь только генералу Криденеру, а просьбы исполняю не в боях, а по окончании оных.