— Что ты собираешься сделать? — не веря себе, закричал доктор Дарувалла.

Ибо пока доктор переговаривался по телефону с Вайнодом и детективом Пателом, Мартин не только дал католическую интерпретацию произведения Грэхема Грина, но и объяснил для себя волю Бога: Мартин понял, Всевышний не хочет, чтобы он становился священником. Ему следует вернуться в Нью-Йорк!

— Правильно ли я тебя понял? — спросил его Дарувалла. — Ты решил, что трагедия Мадху является твоей личной неудачей. Мне знакомо это чувство. Оба мы хорошие дураки. Вдобавок ты не уверен в необходимости принять духовный сан, потому что тобой все еще можно манипулировать, как это делает твоя мамаша, построившая карьеру на манипулировании всеми людьми. Итак, ты едешь в Нью-Йорк только для того, чтобы утвердить власть над тобой, а также для того, чтобы исполнить волю Дэнни, хотя Дэнни уже не узнает, ездил ли ты в Нью-Йорк или нет. Или ты думаешь, что Дэнни это станет известно?

— Это очень упрощенный вариант объяснения. У меня, возможно, отсутствует необходимая воля для того, чтобы стать священником, однако я не до конца потерял свою веру, — сказал Мартин.

— Твоя мать — сука, — не отступал доктор.

— Это упрощенный вариант объяснения. Кроме того, мне давно ясно, кто она такая, — повторил Мартин.

Теперь доктора одолело искушение сообщить Мартину все, и сообщить немедленно.

— Естественно, я верну вам деньги и не возьму билет в качестве подарка. В конце концов меня больше не сдерживает обет жизни в нищете. У меня есть академические удостоверения на право преподавания. Больших денег я не получу, но долг вам возвращу, если вы дадите мне немного времени, — объяснял Мартин.

— Дело не в деньгах. Я в состоянии купить тебе билет на самолет. Я могу позволить себе двадцать таких билетов! — воскликнул Фарук. — Ты ведь отказываешься от своей цели, вот что меня смущает. Ты сдаешься — и по таким глупым причинам! — рассердился Дарувалла.

— Это не причины, а мои сомнения. Судите сами — мне уже тридцать девять лет и если бы я хотел стать священником, то давно бы уже им стал. Ни на кого из людей, которые и в тридцать девять лет все еще ищут себя, нельзя положиться, — произнес Миллс.

Дарувалла подумал, что как раз сам хотел сказать эти слова, но получилось у него совсем иное:

— Не переживай о билете. Я его тебе куплю. Каким потерянным казался этот дурак! Мартин действительно был дураком, но дураком-идеалистом, в чем немалая доля вины его, доктора Даруваллы. Мартина отличала от его брата-близнеца искренность, меньше чем за неделю доктор узнал от него больше, чем от Джона Д за тридцать девять лет.

Являлись ли отстраненность Джона Д от этого мира и тяжелый характер частью его сути? Возникли они изначально или тогда, когда он стал Инспектором Дхаром? Если один близнец гомосексуалиста-отца имеет 52%, чтобы стать ему подобным, то равны ли при этом возможности у Джона Д и Мартина? Ведь у них остается 48% чтобы не походить друг на друга. Кроме того, что доктор сомневался в отцовстве Дэнни Миллса, ему все больше нравился Мартин и было стыдно его обманывать.

«Скажи ему, скажи ему сейчас», — приказывал себе Фарук, но… не мог произнести ни слова. Только самому себе не раз повторял он то, что хотел бы сообщить Мартину.

Не следует тебе возиться с останками Дэнни, сказал бы он ему. Скорей всего твой отец — Невил Иден, а его останки похоронены много лет назад. И не надо помогать матери, которая хуже, чем сука. Тебе неизвестно, что она собой представляет, или ты не знаешь всю ее подноготную. Но в то же время существует один человек, которого ты, быть может, захочешь узнать. Вы можете оказаться полезны друг другу. Он научит тебя расслабляться, научит развлекаться. Ты дашь ему уроки искренности, того, как не быть актером, по крайней мере, все время.

Но доктор промолчал. Он не произнес ни слова.

Доктор Дарувалла принимает решение

— Итак, он человек, который пасует перед трудностями, — сказал Инспектор Дхар о своем брате-близнеце.

— Во всяком случае сейчас он в смятении чувств, — отозвался Фарук.

— В тридцать девять лет мужчина не должен все еще заниматься поисками себя, — объявил Джон Д.

Актер произнес это почти с искренним негодованием, забыв, что эта проблема в свое время не обошла и его.

— Думаю, тебе он понравится, — осторожно предположил Фарук.

— Конечно, ты ведь — писатель, — заметил Дхар.

Прозрачная двусмысленность его слов направила размышления доктора по новому руслу. Не намекает ли актер, что в его руках возможность их будущей встречи? Или его ирония означает, что это не более чем фантазия — надежда доктора на встречу близнецов.

Они стояли на балконе квартиры Даруваллы при закате солнца. Аравийское море обрело цвет угасающего пурпура, наподобие медленно заживающей губы Джона Д. Шина на выбитом пальце актера служила ему указкой, поскольку Дхар любил сопровождать свою речь жестами.

— Помнишь, как Нэнси среагировала на этот вид? — спросил актер, направляя палец-указку на Запад.

— Она описала весь путь до Айовы, — заметил доктор.

— Если ты больше не вернешься в Бомбей, Фарук, то можешь отдать заместителю комиссара полиции и миссис Пател эту квартиру, — сказал актер с полным безразличием, заставив сценариста в очередной раз подивиться его скрытности. Дхар не терял своей таинственности. — Я не советую тебе просто так отдать им квартиру, потому что полицейский воспримет это как взятку, — продолжал Дхар. — Но ты можешь продать им квартиру за смехотворную цену, например, за сто рупий. Разумеется, поставить условие, чтобы супруги Пател оставили работать твоих слуг, пока они живы. Я знаю, ты не хотел бы выбрасывать их на улицу. А совет жильцов дома, уверен, не станет возражать против супругов Пател. Какой жилец не хочет, чтобы в его доме жил полицейский. — Дхар снова указал на Запад забинтованной рукой. — Думаю, этот вид чем-то поможет Нэнси, — добавил он.

— Занятно, что ты обдумываешь этот вопрос, — произнес Фарук.

— Это просто идея, на тот случай, если ты никогда не вернешься в Индию. Я имею в виду, по-настоящему не вернешься, — уточнил Джон Д.

— А ты когда-нибудь возвратишься? — спросил его доктор.

— Никогда в следующий миллион лет, — ответил Инспектор Дхар.

— Это уже затасканная реплика, — рассмеялся Фарук.

— Ты написал ее, — напомнил ему Джон Д.

— А ты мне ее постоянно напоминаешь.

Они стояли на балконе до тех пор, пока Аравийское море не стало цвета переспелой вишни, а затем почти черным. Джулия убрала со стеклянной поверхности стола содержимое карманов Джона Д, чтобы они смогли поужинать. Эту привычку актер приобрел еще в молодые годы. Приходя в дом, он снимал плащ, туфли или сандалии и выкладывал содержимое карманов на ближайший стол. Это не означало желания почувствовать себя дома — причина была в другом. Когда маленькие дочери доктора жили с ним, ничего так сильно они не любили, как шутливую борьбу с Джоном. Он ложился на ковер или на кушетку, а девицы нападали на него. Джон умело сносил их наскоки, не причиняя боли, поэтому Фарук и Джулия воздерживались от замечаний по поводу содержимого его карманов, которое в беспорядке валялось на столах в любом доме или квартире, где они жили. Потом уже не было детей, которые могли бы шумно бороться с Джоном Д, но привычка осталась.