должна быть связана с политико-патриотическими устремлениями. Сам он любил древность живую, а не искусственно воскрешенную ради политических целей. Так, например, Гёте с любовью описывает праздник в честь святого Рохуса в Бингене, хотя совершенно не видит себя пропагандистом католичества. Этот церковный праздник очаровывает его так же, как когда-то очаровывал карнавал в Риме. Дикое и благочестивое безумство – и то, и другое красиво в своем проявлении.

Великое герцогство Веймарское было открыто новому. Герцог предоставил своим подданным обещанную «союзным актом» Венского конгресса конституцию, которая давала сословиям право установления налогов и закрепляла свободу печати. Гёте не приветствовал эти изменения, ведущие к утверждению конституционной монархии. Он не видел в герцогстве угрозу правам человека. Демократическому устройству он предпочитал патриархальную власть с элитой, действующей в интересах народа. Он выступал за свободное владение землей без феодальных привилегий, а также за свободную трудовую деятельность. Этим, по сути, и ограничивались его общественно-политические стремления и идеи. Закон о свободе печати он не одобрял, поскольку видел в нем отпускную грамоту для демагогов и невежд и еще один стимул для всеобщей политизации. С 1790-х годов, когда Гёте сочинял свои антиреволюционные пьесы, его неприязненное отношение к «разволновавшимся» ничуть не изменилось. Теперь же Веймар, благодаря своим либеральным законам о печати, стал центром издания сразу нескольких пат риотически-демократических журналов, в частности, «Немезиды» Генриха Лудена и «Изиды» Лоренца Окена. Их авторы резко критиковали реакционный, авторитарный дух германских государств и объявляли национальной бедой господство Габсбургской и русской царской династий в Германии. У патриотов всей страны Веймар пользовался славой оплота свободы и прогресса. В то же время для Меттерниха и большинства других германских правителей Веймар стал настоящим бельмом на глазу, а когда в Йене был основан Союз буршей, великого герцога тут же окрестили «старым буршем». В октябре 1817 года в Вартбурге отмечался национальный праздник, посвященный трехсотлетию Реформации и четвертой годовщине победы над Наполеоном в «Битве народов» под Лейпцигом. Тогда впервые произошло символическое сожжение книг, и среди преданных огню изданий оказались и сочинения Коцебу, которого патриоты считали русским шпионом. Когда полтора года спустя, 23 марта 1819 года, участник движения буршей, студент богословия Карл Людвиг Занд убил Коцебу ударом кинжала, Меттерних использовал это в качестве предлога для принятия Карлсбадских постановлений, чтобы положить конец так называемым демагогическим проискам. Политически неблагонадежные университеты были взяты под присмотр властей, повсюду, в том числе и в Веймаре, была введена жесточайшая цензура. Начались масштабные преследования недовольных. Задушить пробудившуюся политическую активность общества Карлсбадские постановления, разумеется, не могли, но теперь активистам приходилось проявлять хитрость и изобретательность, выискивая скрытые пути, в обход установившемуся авторитарному режиму. Гёте, в последние летние дни 1819 года находившийся в Карлсбаде на водах, имел удовольствие лично встречаться с Меттернихом и другими важными персонами. Общение с ними льстило его самолюбию, а Карлсбадские постановления вполне соответствовали его взглядам. Карлу Августу он писал: «Вашему Королевскому Высочеству наверняка вскоре станут известны результаты этих переговоров, и я лишь желаю, чтобы их успешное завершение полностью оправдало мои предчувствия»[1643].

Последние несколько лет Карлсбад и Теплиц Гёте предпочитал всем остальным курортам. Светская жизнь отдыхающих обладала в его глазах определенной привлекательностью. Августейшие особы, министры, высшее дворянство, красивые женщины – свободные и замужние, богатейшие представители бюргерского сословия и не в последнюю очередь знаменитые художники, литераторы и ученые – на этих курортах собирался поистине самый цвет общества. Утром – вода из целебных источников, вечером – шампанское и танцы. Элегантные наряды и неспешные прогулки. Курортный оркестр в парке. В 1812 году в Теплице между беседами с двумя императрицами Гёте нашел время для встречи с Бетховеном, который потешался над его великосветской жизнью, но, несмотря на это, соблаговолил сыграть кое-что из своих произведений. На Гёте его музыка произвела глубочайшее впечатление, хотя и показалась ему излишне громкой и безудержной. Впоследствии он признавался, что никогда прежде не встречал столь необузданную натуру. Какое-то время они переписывались, но дружбы из их вежливого, но отстраненного общения не возникло. Цельтер мог вздохнуть с облегчением.

В 1820 году Гёте из Карлсбада переехал в недавно отстроенный Мариенбад. Золотые дни этого курорта были еще впереди, а пока Гёте писал Карлу Августу: «Мне показалось, будто я очутился в лесах Северной Америки, где за три года строят целый город»[1644]. Строительство вблизи водолечебниц считалось выгодным капиталовложением, и город переживал настоящий строительный бум. Самым роскошным домом в городе был особняк семьи Брёсигке. Помещик Фридрих Леберехт фон Брёсигке построил его на деньги своего неофициального компаньона графа Клебельсберга, который с нетерпением ждал возможности жениться на его дочери – уже дважды состоявшей в браке Амалии фон Леветцов. Впервые красавица Амалия вышла замуж в нежном возрасте пятнадцати лет и родила двух дочерей. Вскоре этот первый Леветцов ее бросил, и она вышла за второго – кузена первого. Тот проиграл в карты половину ее состояния, но вместо того чтобы расплачиваться с долгами, предпочел погибнуть в битве под Ватерлоо в 1815 году. Поскольку первый Леветцов был еще жив, католик Клебельсберг должен был дождаться его смерти, чтобы, в свою очередь, вступить в брак с Амалией. Гёте познакомился с ней в 1806 году в Карлсбаде и в своем дневнике назвал ее Пандорой, что в его понимании было связано с представлением о высшем блаженстве. В те дни его мысли были заняты идеей торжественной пьесы с одноименным названием. Ульрика, первая дочь Амалии, к тому моменту уже появилась на свет. Мать же была примерно в том же возрасте, что и Ульрика, когда Гёте впервые повстречался с ней летом 1821 года. Так Пандора снова появилась в его жизни.

В одном из стихотворений «Западно-восточного дивана», написанном за несколько лет до этой встречи, говорится:

«Всё, ты сказал мне, погасили годы:

Веселый опыт чувственной природы,

<…>

Нет радости от собственного дела,

И жажда дерзновений оскудела.

Так что ж осталось, если все пропало?»

Однако последнее слово в этом стихотворении остается не за печальными раздумьями и неуверенностью в себе:

«Любовь и Мысль! А разве это мало?»[1645].

Это то, что действительно не покидает поэта. Идей у Гёте и в самом деле предостаточно, а теперь к нему снова приходит любовь.

После первого недолгого посещения в 1820 году следующим летом Гёте отправляется в Мариенбад уже на несколько недель и снимает квартиру в особняке Брёсигке. Здесь же проживает и Амалия с дочерьми.