Перед этим, в 1876 году, она написала Достоевскому.

Она обращается к нему как к автору «Дневника писателя», горячо приветствовавшему русское добровольческое движение. Она пишет: «И вот кончилась хотя и мнимая, но всё-таки рознь (народа и интеллигенции. – И.В.). Наш класс, отдалявшийся от народа, потому что не знал его или перестал его знать, воссоединяется с ним. Среди сборов и приготовлений к войне за освобождение славян на Руси ныне стоит праздник, святое торжество примирения братьев»[1298].

Вернувшись с войны, она ушла в революцию.

Она переживёт первое марта, разгром Исполнительного комитета, смерть товарищей. Арестованная в 1882 году, она проведёт долгие годы на каторге, станет свидетельницей карийской трагедии – коллективных самоубийств политических заключённых. Она переживёт три русские революции. После 1917 года будет активно работать в Обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев, печататься в исторических журналах.

Умрёт А. П. Корба в 1939 году в возрасте 90 лет.

Она заявит на суде: «Виновною себя не признаю, но признаю принадлежность к партии и полную солидарность с её принципами, целями и взглядами. Но партии, излюбленный путь которой есть кровавый путь, такой партии я не знаю, и вряд ли она существует, иначе мы слышали бы о ней. Может быть, такая партия и возникнет со временем, если революции суждено разлиться широким потоком по России. Но если я буду жива к тому времени, я не примкну к такой партии»[1299].

Она выразила здесь мысль, общую почти для всех народовольцев: их тактика – терроризм поневоле (К. Маркс уверял, что по поводу этого исторически неизбежного способа действия «так же мало следует морализировать – за или против, – как по поводу землетрясения на Хиосе»)[1300]. Возможно, подобная версия успокаивала совесть.

В дни, когда умирает Достоевский, Анна Павловна вместе с другими членами Исполнительного комитета готовит близкое уже цареубийство.

Ответил ли Достоевский Корбе тогда, в 1876 году? Скорее всего – да: он имел обыкновение откликаться на такого рода послания (к сожалению, многие его ответы до нас не дошли)[1301]. Во всяком случае, одна его корреспондентка из Минска (Софья Лурье) в своём письме называет Корбу – как имя, хорошо знакомое автору «Дневника».

Переписывались ли они позже? Об этом можно только гадать. Встречались ли когда-нибудь? И об этом тоже нельзя сказать ничего определённого.

Сама Корба упоминает имя Достоевского только однажды. Говоря об этапах своего духовного развития, она пишет: «Моё идейное народничество сложилось под влиянием книг Лаврова, Флеровского, Глеба Ив. Успенского, отчасти также Достоевского…»[1302]

«Отчасти также Достоевского…» Это написано в 1916 году. Сорока годами ранее она писала автору «Дневника писателя»: «Я скажу прямо, что я жду от Вас помощи, не имея на то права, разве только право страждущего от боли; а у меня в течение долгих лет наболела душа, и если теперь я решаюсь беспокоить Вас своими стонами, то потому, что знаю, что лучшего врача не найду»[1303].

Достоевский влиял на неё значительно сильнее, нежели ей кажется спустя десятилетия. Но в 1916 году его имя непопулярно в среде заслуженных революционеров.

В 1876 году она бы многое отдала за встречу с тем, к кому столь горячо взывала. Через пять лет, в январе 1881-го, ей, вероятно, не до своего давнего адресата. Но если они были ранее знакомы, то естественно задаться вопросом: могла ли А. П. Корба, проходя мимо квартиры Достоевского, ни разу не заглянуть к человеку, бывшему когда-то врачевателем её душевных ран?

Проходить же мимо ей приходилось неоднократно: она навещала Баранникова.

Квартирная хозяйка арестованного жильца – «московская мещанка Прибылова» сообщила следствию, что она видела приходившую к господину Алафузову «даму брюнетку высокого роста лет 20 от роду, очень красивую собой и очень хорошо одетую в шёлковой подбитой лисой ротонде и в белом платке на голове, вроде оренбургского. Дама эта стала ходить к Алафузову тоже лишь последнее время пребывания его у нас».

Белый оренбургский платок, очевидно, очень шёл неизвестной посетительнице: Прибылова[1304] скостила ей минимум десять лет.

Последний раз, продолжает Прибылова, дама заходила к Алафузову дня за три до его ареста. «В тот раз она зашла на несколько минут, поговорила с Алафузовым, не снимая ротонды, – о чём именно – не знаю, и ушла»[1305].

Василиса Бомбина (как помним, прислуга в квартире номер одиннадцать) доставила следствию некоторые дополнительные подробности. Опознав Клеточникова («Клеточкина», как упорно записывает следователь) и Колодкевича в качестве лиц, посещавших Баранникова, Василиса Бомбина присовокупила, что однажды вечером указанные лица, а также неизвестная дама брюнетка пили у Алафузова чай. «Собрались часов в 7 или 8 вечера и оставались до 10. Я подавала им самовар, но заходила в комнату лишь на несколько минут и о чём они беседовали тогда – не знаю. Припоминаю, что такое собрание у Алафузова было 2 раза, причём во второй были опять те же лица»[1306].