Их оказалось слишком много и каждый из них жаждал общения со мной, даже самые мелкие Холты. Мистер и миссис Холт настаивали на том, чтобы я называла их папой и мамой, Астрид с Маршаллом заставляли меня регулярно мериться с ними силами в армрестлинге (Астрид я победила три из трёх раз, Маршаллу не сдавала позиции в течение целых пятнадцати секунд, что приводило всех в чистый восторг), Грир с Грацией устраивали мне экскурсии по своему большому дому, Тесса с Байроном вызывали на пикники, а мои племянники не просто стремились залезть на мои руки, но хваткой взрослых людей вцеплялись в мои ноги, как только понимали, что я пытаюсь незаметно ретироваться, дабы выжить. Иногда я всерьёз считала, что все они меня терроризируют. Особенно двое старших детей Грира с Грацией – четырехлетняя Кэмерон и двухлетний Доминик – и сын Тессы с Байроном – пятилетний Берек. Узнав, что я коп, Берек Крайтон буквально стал моей тенью, а однажды, обзаведясь игрушечными наручниками, пока я отвлеклась, приковал моё запястье к стулу, на котором я сидела. Меня это, мягко говоря, не порадовало, так что я не стала просить мальчика отстегнуть меня – вместо этого резко дёрнула рукой, таким образом заставив пластмассовые наручники разлететься надвое. С тех пор этот пацан в буквальном смысле влюбился в меня: стал считать, что я едва ли не всесильна, и регулярно предпринимал попытки освободиться от похожих наручников по моему примеру, но чем дольше у него это не получалось провернуть, тем серьёзнее прогрессировала его страсть к моей персоне. Теперь я подозреваю, что лет до четырнадцати, пока в нём не вырастет сила для поломки пластмассовых наручников, он будет заглядывать в мои глаза любовным взглядом. Повезло, что сыновья Маршалла и Астрид уже взрослые парни, и до обнаружения нашего кровного родства уже вскользь были знакомы с моим непростым темпераментом, чтобы теперь опасаться лезть ко мне с объятиями и конфетами.

Пару дней назад я словила себя на том, что призывный клич: “Тётя-тётя-тётя!..”,– который издавали мелкие Холты ещё до того, как я появлялась из-за угла, начал всерьёз вызывать во мне лёгкую панику. Но если меня призывали не дети Грира, а один только Берек Крайтон, моя “лёгкая паника” моментально перерастала в “эпичный мандраж”. В такие моменты мне всерьёз хотелось сорваться с места, запереться в своей машине и, вжав педаль газа до упора, умчаться куда подальше от очередной порции зашкаливающего внимания к моей персоне.

Жажда Холтов общения со мной с каждым днём всё больше походила на жажду оторвать от меня кусочек если не плоти, тогда хотя бы души, с целью сделать из этой добычи фантасмагорический амулет, после чего повесить столь странное украшение на свою шею в качестве доказательства того, что мы всё же смогли сродниться… Порой всё это было чересчур. Не прошло ещё и месяца с того момента, как мы вступили в контакт, а я, кажется, уже начинала уставать от столь яростного, навязчивого внимания к себе.

На прошлой неделе мистер и миссис Холт показали мне детскую комнату, находящуюся в их доме в Куает Вирлпул, до отказа забитую детскими игрушками, книгами, одеждой… Все эти вещи они на протяжении тридцати пяти лет “дарили” мне на каждый мой день рождения, на каждое Рождество и даже в другие праздники, и просто без повода… При виде этой комнаты, напоминающей настоящий музей боли, мне стало не по себе. Откровенно говоря, я смутилась из-за того, как это выглядело: трогательно и одновременно жутковато. Хотя до того дня, как я увидела эту комнату, я и была максимально внимательна к чувствам мистера и миссис Холт, после увиденного я стала ещё и терпима к этим двум людям: перестала сжимать зубы, когда кто-то из них невзначай касался меня, и стала заставлять себя чаще улыбаться им, а вскоре словила себя на том, что улыбка начала даваться мне с большей лёгкостью. Мистер и миссис Холт буквально заставили меня забрать из комнаты-музея “хотя бы что-то”, и в итоге я приняла врученную мне золотую цепочку в бархатной коробочке, которую они купили в честь моего восемнадцатилетия, а сама я взяла пару коллекционных книг и виниловый проигрыватель с уже вставленной в него пластинкой. Три дня назад они попросили меня поучаствовать в фотосессии: захотели обновить главное семейное фото, которое они ежегодно делали с целью вывешивания красочного портрета над камином. Идея обновления данного снимка у них возникла после того, как они продемонстрировали мне все тысячи тысяч своих семейных фотографий и десятки раз пересмотрели скромную сотню моих фотокарточек – миссис Холт, болеющая привязанностью к своей фотокамере, была расстроена тем, что меня так редко фотографировали в детстве, а после я сама не слишком часто делала свои снимки (только за пару недель нашего общения эта увлечённая женщина создала бо́льшую коллекцию моих фотоснимков, чем я сама за всю свою жизнь). Я никогда не любила фотографироваться, так что идея создания семейного портрета с моим участием не вызывала во мне тот детский восторг, в который она привела всё семейство Холт. Однако я сделала вид, будто мне тоже нравится эта затея, после чего с меня взяли слово, что я обязательно повешу огромное совместное фото на самом видном месте в своём доме, в который я никого из них до сих пор не приглашала, стремясь оставить за собой хотя бы эту территорию. В общем, через два дня я, похоже, рискую обзавестись большущей фотографией, которую мне всё же придётся повесить на видном месте, дабы в момент прихода ко мне в гости Холтов – который, я уверена в этом, обязательно явится для меня неожиданностью, так как сама я их на свою территорию не приглашу, а их терпение относительно ожидания от меня приглашения рано или поздно предсказуемо лопнет – они, продвигаясь в недры моего обиталища, будут искать взглядом это произведение искусства и, чтобы избежать серьёзных эмоциональных последствий на их стороне, они должны будут его увидеть в правильном месте. Арнольд в шутку уже даже молоток с гвоздём приготовил и место на стене выбрал… Повезло, что дома у нас сейчас идёт ремонт – все полы уже обновлены, плитка в ванной доделывается, а обои начнут клеиться в начале декабря. Работники были хорошими знакомыми Арнольда, так что ремонт обещал быть не просто быстрым, но скоростным и качественным. Может быть, нам в итоге даже удастся съехать со съёмной квартиры Арнольда до Нового года, но пока что мы в этом не уверены.

Мы с Арнольдом до сих пор скрываем ото всех и мою беременность, и нашу помолвку. Откровенно говоря, я даже представить боюсь, что начнётся, когда Холты узнают о наших с Арнольдом “заветных” секретах. Они и так рвутся устроить вечеринку в честь моего возвращения в лоно семьи, как они выражаются, но так как вечеринка подразумевает собой алкоголь, а я всё ещё не желаю выдавать своего положения, которое через пару месяцев само красноречиво заявит о себе без лишних слов одним лишь моим внезапно округлившимся животом, я оттягиваю реализацию этой пугающей затеи как могу: ссылаюсь на занятость на работе, на усталость и даже на желание выспаться…

Мне определённо точно необходим перерыв от этого родственного марафона, повязанного на кровных узах.

Сейчас моим источником силы, своеобразной энергетической батареей, является Арнольд. Возвращаясь домой вечерами, я сразу же достаю из шкатулки, запертой на ключ в верхней полке прихожего комода, помолвочное кольцо, ставшее для меня практически бесценным. Как только оно обвивает мой безымянный палец, вся моя усталость, все тревоги и вся напряжённость словно рассасываются, и вскоре превращаются в лёгкую историю, рассказанную мной своему мужчине за вкусным ужином. И хотя сейчас мы с Арнольдом проводим половину дня в участке, совместно разбиваясь волнами стараний о скалы поисков Ричарда Маккормака и параллельно занимаясь мелкими делами, стандартными для Роара, вторую половину дня я из солидарности провожу с Холтами, так что к вечеру мы успеваем сильно соскучиться друг по другу. Когда пару дней назад Арнольд словил меня за тем, как я по-детски любовалась блеском помолвочного кольца на своём пальце, из-за чего не заметила его возвращения в комнату, он так сильно и исключительно по-доброму принялся высмеивать моё улыбающееся выражение лица, что в итоге мы подрались диванными подушками.